Форум

http://czerniec.livejournal.com/133962.html#cutid2

Религия – очень политическая сфера. Интимно-политическая. Многих общественная жизнь принципиально не интересует, но рано или поздно через свою церковную общину они оказываются перед выбором, который напрямую связан с вопросами подчинения или противостояния правительству, распределения и контроля власти, способов и принципов управления. Маркус Борг некоторые из этих имплицитных вопросов религиозной жизни старается выманить наружу.

Его наблюдения и трактовки выстраиваются в систему, достаточно стройную и убедительную. С одной стороны любящий и справедливый Отец, с другой – алчная и угнетающая «система господства», т.е. союз империи и институционализированной религии, а также богатства и власти. Этой системе, которая помпезно объявляла своё собственное «евангелие» (замирение под централизованной властью) собственного «спасителя» (римского императора) Иисус противопоставляет евангелие бедных, плачущих, голодных, задавленных долгами. На каждое действие системы Мессия учит реагировать парадоксальным противодействием («ударили по левой щеке, подставь правую» и т.д.), выстраивает перевёрнутую систему ценностей («кто желает быть более других, да будет всем слуга» и т.п.); разоряет традиционные религиозные взгляды (об обрядности, прежде всего), укрощающие человеческое достоинство и примиряющие угнетённую личность с общественно-политическим status quo. Самая смерть его и его Пасха (Борг предпочитает уклончиво говорить о Пасхе, а не о чуде воскресения) доводят конфликт до предела и требуют разрешения этого конфликта от каждого из последователей Иисуса: или-или, с Иисусом или с Империей.

Эта трактовка оставляет чувство некоторой недоудовлетворённости ума и сердца. Всё намечено, но не слишком глубоко. Например, сложнейший (для ортодоксальной теологии едва ли вообще разрешимый) вопрос о смысле крестной жертвы решается с подкупающей простотой: Иисус по Боргу – жертва в героическом смысле, жертва воина на передовой. Хотя с привлечением антропологических данных можно было бы рассказать о типологии жертв, о развитии практики жертвоприношения, о жертве-тотеме и жертве-вожде, чья сила переходит на его приемников... Впрочем, наверно, такое исследование уж совсем вышло бы за библеистические рамки.

То же самое – с вопросом о методе противостояния авторитарным структурам. Есть система господства (империя, государство, авторитарные религиозные и угнетающие экономические институты) и есть Царство Неба. Борьба с первым за утверждение второго ведётся... ненасильственным сопротивлением. Факт, что Борг делает ударение на слове «сопротивление», но всё же позиция Иисуса по этому вопросу, судя по текстам евангелий, сложнее и интереснее. Там и предложение «бежать в горы» и требование смело представать «властям и судьям», «не мир, но меч» и при этом «от меча погибнешь». Любящая справедливость-хэсэд прекрасна, но ведь есть и гневная справедливость-дин; прежде всепрощающих слов нагорной проповеди должны были прозвучать угрозы Иоанна (его, кстати, убивает капризное уклончивое беззаконие, тогда как Иисуса – сухая и твёрдая тяжесть закона). Жаль, что эти мотивы не получили никакого альтернативного развития в книжке. Ведь именно на такого рода излучинах смысла строят своё самооправдание те самые раскритикованные Боргом «правые христиане», которые, ратоборствуя против абортов и эвтаназии, оправдывают войну и смертную казнь.

Стиль Борга предельно прост. Чувствуется: автор хочет, чтобы понимали текст, а не упивались его метафизической узорчатостью. Отсюда, скорее всего, и специфическая неспецифичность использованной им терминологии. «Характер и желания Отца», «мечта Бога» – эти неканоничные, психологические антропоморфизмы могут кому-то порезать ухо, а могут, при известной непредвзятости, освежить и обострить богословский слух. Ведь и самые ныне вельможные термины имеют вполне плебейское происхождение: в конце концов, «усия», канонической теологии тоже некогда (в наивные, дофилософские времена) означала всего-то «имущество»*, и только в конце своей карьеры сублимировалась «отцами» Никейского собора до значения объединяющей «сущности» трёх лиц единого божества.

Читатели религиозной литературы (значительнейшая их часть) любят, когда в тексте часто встречается слово «Бог» с большой буквы, производные от этого слова, синонимы и эпитеты (в этом смысле идеальное чтиво для таких глаз – псалмы, акафисты и специальные энциклопедические словари) – их может насторожить повышенное внимание автора к человеческим, слишком человеческим заботам. Поэтому (наверно, поэтому) Борг компенсирует явную «политизацию» образа Иисуса долгими рассуждениями о его внутреннем мистическом опыте. Этому опыту посвящён целый раздел, наименее, мне показалось, ценный в книге, самый спекулятивный, сомнительный и сообщающий не много нового. Если уж автор непременно желал показать теологическую значимость социологического взгляда, то лучше было разобраться, в каком отношении политические материи оказываются ближайшими к «предельной заботе» (Тиллих): к опасности небытия и к возможности спасения человека. Грубо говоря, чем, например, была настолько угрожающа Империя, что политическое сопротивление ей есть вместе с тем существеннейший, интимнейший духовный процесс.

Книга «Бунтарь Иисус» может послужить неплохими пролегоменами к сложному, рафинированному миру теологии освобождения. Тут ещё нет остроты, горячности последней, но Иисус, которого Борг проповедует, новый американский Иисус – лишь до поры до времени добрый мистический мудрец. Неизвестно, чего от Него можно ждать.

*Отсюда презанимательнейшее следствие социо-психологического свойства. Выходит, что Никейский символ веры в определённом смысле защищал общность имущества, социализацию деятельности, коллективность; арианское же «подобие сущностей» (= «подобие имуществ») заявляло формально-юридический принцип равенства, «подобия» перед законом. Действительно, богач и бедняк «подобны» перед лицом закона, но наполнение их подобия разнится – сановитый квадратище и нищий квадратик геометрически абсолютно подобны, но совершенно неравны. Единосущие же исходит не из сравнения имуществ, а из их динамичного единства, из совместной деятельности. Теперь: когда Борг говорит о некоем «характере» бога, чему равна проекция этого термина на социологичесую ось? Похоже, он погружает нас в библейский, ветхозаветный контекст. Там, позади, в Бытии и Псалтыри, бог очень харАктерный, страстный деятель. Смеётся, гневается, меняет свои решения, желает. То есть он вовлечён в жизнь человеческого коллектива, он член социума (конечно, очень-очень особенный!). Тот, кто рискует взять на себя ответственность говорить о его характере, должен говорить из людской толщи, перемешанной с богом, заквашенной, бродящей им. Такова современная Америка, ради которой Борг, собственно, прежде всего и старается. Извините, отвлёкся.

ПРИЛОЖЕНИЕ
(Из книги М. Борга «Бунтарь Иисус» сс. 317-326)

Почему это произошло?

Почему же это произошло? Чем объяснить такой конец жизни Иисуса? Если мы росли в христианских семьях, у нас уже есть на это заранее готовый ответ. Чаще всего тут говорят, что Иисус умер за грехи мира. Роберта Бонди, современная исследовательница и христианка, говорит об этом такими словами, которые знакомы многим из нас «Если бы в четвертом классе меня спросили: «Зачем Иисус родился?», я бы не задумываясь ответила: «Из-за грехов. Он родился, чтобы искупить нас от грехов, для чего ему пришлось пострадать и умереть на кресте». Его смерть занимает центральное место в замысле Бога о спасении: он должен умереть во искупление наших грехов. Для этого ему понадобилось умереть.

Такое понимание смерти Иисуса, которое называют «заместительным искуплением», или «заместительной жертвой», все еще остается основой основ для множества консервативных христиан» хотя многие крупные деноминации от него отказались или, по крайней мере, оно потеряло для них свое былое значение. На обложке недавно вышедшего всем известного консервативного журнала евангелического направления было написано: «Замещение нельзя заместить». Это был анонс статьи под названием «Только кровь, ничто иное». Автор статьи критиковал некоторых ученых евангелического направления, которые преуменьшают значение заместительной жертвы Иисуса, и утверждал, что они ставят под сомнение «не что иное, как самую суть христианства»:

Если мы имеем какую надежду на спасение, то лишь в силу искупления, совершенного Христом; если есть у нас какая радость, она исходит от креста Христова... Если бы не искупительная жертва Христа, мы бы жили под бременем вины и стыда, осужденные перед Богом.
В заключение автор приводит слова одного отца, обращенные к сыну по имени Чад: «Вот что я вручаю моему младшему сыну и что должно стать источником его надежды: Иисус, совершенный и праведный Сын Божий, умер за его грехи. Иисус взял на себя его наказание, он перенес на себе весь гнев Божий, когда висел на кресте, чтобы такие люди, как Чад и его грешный отец, могли получить полное прощение».

Такое понимание входит в более полный богословский «комплект» идей: все мы грешники, и, чтобы простить наши грехи, Богу понадобилась заместительная жертва. Но обычный человек не мог стать такой жертвой, потому что и он грешен и потому способен умереть разве что за свои собственные грехи. Поэтому такой жертвой должен был стать совершенный человек. Только Иисус, будучи не просто человеком, но одновременно и Сыном Божьим, был совершенной жертвой без пятна и порока. Только его заместительная смерть сделала прощение возможным.

Многие люди полагают, что именно таково ортодоксальное, а потому и «официальное», христианское понимание смерти Иисуса; так считают даже те члены церкви и стоящие вне ее люди, кому трудно принять такое объяснение. Поэтому нам важно понять, что это не единственно возможное христианское понимание смерти Иисуса. Лишь через тысячу лет оно получило всеобщее распространение.

В разработанном виде это учение впервые было изложено в 1097 году в книге Ансельма Кентерберийского. Постепенно оно заняло центральное место в средневековом христианском богословии и в целом было усвоено Реформацией. Протестантизму оно помогало утверждать радикальную природу благодати: через смерть Иисуса Бог упразднил систему законов и правил, всего того, что отделяло человека от Бога. По иронии судьбы вскоре у многих протестантов появилась новая система законов и правил: мы должны верить в то, что получаем оправдание через веру в смерть Иисуса за наши грехи. Радикальная благодать стала благодатью, зависящей от определенных условий. А в последнем случае это уже не благодать.

Но когда мы воспринимаем смерть Иисуса прежде всего в рамках представлений о заместительном искуплении, мы уходим далеко в сторону от Нового Завета. Как ни странно, рассказывая о смерти Иисуса, Марк ничего не говорит об искупительной жертве. В других евангелиях мы можем найти эту идею лишь в том случае, если будем их читать с уже сложившимися представлениями об искуплении.

Конечно, некоторые авторы Нового Завета, в том числе Павел, используют образ жертвы. Но это лишь одна из многих метафор, на которые они опираются, говоря о смысле смерти Иисуса. Приведу пример некоторых иных образов.

Крест означает, что система господства сказала свое «нет» Иисусу (соответственно, воскресение – это Божье «да» Иисусу и Божье «нет» властям, которые его убили).
Крест как путь преображения: мы преображаемся, когда умираем и воскресаем со Христом.
Крест как откровение о силе Божьей любви к нам. Это не история о принесении человеческой жертвы Богу Судье, но притча о безграничном Божьем милосердии.

Во всех этих трех примерах представление о заместительной жертве отсутствует. Более того, важно понимать, что образ жертвы сам по себе не обязательно указывает на замещение. Это справедливо и для обычного словоупотребления, и языка Библии. Допустим, сегодня мы можем говорить о жертве солдат, отдавших жизнь за свою страну, или о том, что Мартин Лютер Кинг, Ганди и подобные им люди пожертвовали жизнью за свои убеждения. Была ли смерть Иисуса жертвой в таком смысле? Разумеется. Но это не равносильно утверждению, что он умер вместо кого-то еще.

В Библии жертва прежде всего имеет смысл дара и трапезы. Одарить кого-либо и разделить с ним еду было классическим средством примирения после разрыва отношений — будь то отношения с человеком или с Богом. Дар, принесенный Богу, становится священным (именно об этом говорит корень английского слова «жертвовать» — sacrifice). И в этом смысле сказать, что смерть Иисуса была жертвой, означает, что его смерть стала священной для нас. В евхаристической молитве некоторых церквей звучат такие слова: «Христос, наша Пасха, был заклан за нас, а потому будем праздновать». Они точно передают библейский смысл. Пасхальный агнец не был заместительной жертвой, но питанием перед трудным путешествием. Христос, наша Пасха, был освящен для нас, вот его тело и кровь, сядем за трапезу.

Скажу со всей откровенностью, хотя понимаю, что кого-то мои слова могут оскорбить: идея заместительного искупления представляет собой дурное богословие и порождает неверные представления об истории. Я не хочу насмехаться над теми, кто придерживается этого убеждения или полагает, что отказ от него равносилен отказу от христианства. Миллионы христиан верили именно так и прожили достойную христианскую жизнь. Наведение порядка в своих представлениях — не первоочередная задача христианина. Поэтому я, скорее, приглашаю читателя, который верит (или думает, что обязан верить) в заместительное искупление, снова обдумать его значение, посмотреть на него свежим взглядом.

Я считаю это дурным богословием, потому что оно отдает предпочтение одной из возможных трактовок смерти Иисуса надо всеми остальными и превращает эту трактовку в норматив. Более того, эта идея ограничивает Бога и передает Его негативный образ. Она ограничивает, потому что предполагает, что Бог может простить грехи только при условии адекватной платы. Ограничен ли Бог в чем-либо? Или же Он подчиняется ограничениям закона? И оно передает негативный образ Бога, которому требуется чья-то смерть. Косвенно из этого следует, что смерть Иисуса, этого величайшего и прекраснейшего человека, соответствует Божьей воле, входит в его план спасения мира.

Идея заместительного искупления в ее чистом виде приводит к тому, что автор евангелического направления Даллас Виллард образно называет «христианским вампиризмом» – когда христианина интересует исключительно кровь Иисуса и ничего больше. Но — как он справедливо утверждает – крест говорит нам об ученичестве. Быть учеником Иисуса, следовать за ним — это не то же самое, что верить в правильную теорию искупления. Это значит следовать крестным путем – это верность пути преображения жизни, символом которого стал крест, и готовность столкнуться с системой господства, о чем также говорит крест.

В своей книге «Цена ученичества», написанной в Германии в конце 1930-х годов, Дитрих Бонхёффер, один из святых мучеников XX столетия, говорил: «Когда, Христос призывает к себе человека, он приглашает его пойти на смерть». Тогда он еще не знал (хотя мог это предчувствовать), что путь ученичества, крестный путь не только станет для него путем преображения жизни, но и приведет его к столкновению с властями, которые правят миром. Бонхёфферу пришлось заплатить за это своей жизнью: он был казнен нацистской Германией.

Крест призывает нас стать учениками, а не к вере в то, что Иисус пролил свою кровь вместо нашей крови.

Кроме того, такое богословие порождает неверные представления об истории: что Иисус умер, дабы исполнить замысел Божий. Но это не дает нам исторического объяснения события, не дает ответа на вопрос: «Почему Иисуса убили?»

Казнен Римом

Иисус был распят, а это говорит нам о том, что его казнил Рим, его казнила империя, правившая миром. Это была не иудейская, но имперская казнь. Мы не знаем, имели ли право иудейские власти применять смертную казнь. У Иоанна говорится, что не имели (18:31). Но если бы они и казнили человека, иудеи использовали бы побиение камнями. А мы видим, что Иисус был распят, а не побит камнями.

Распятие имело вполне определенное значение. У римлян были и другие виды смертной казни, например обезглавливание мечом Распятие же применялось только для двух видов преступников: для рабов, которые не раз продемонстрировали свою непокорность, и для тех, кто представлял угрозу власти Рима. Первую и вторую категории объединяло то, что они отказывались принять существующую власть.

Распятие было жестокой и публичной казнью. Жертву прибивали гвоздями, а иногда просто привязывали к кресту. Как правило, это была долгая и мучительная смерть: обнаженный преступник умирал в течение нескольких суток. Смерть наступала от воздействия холода и жары, от переутомления и удушья. Римляне заботились о том, чтобы как можно больше людей увидели эту казнь. Поэтому кресты устанавливались у городских ворот или на возвышении у дорог, где проходили толпы людей. Если бы власти просто хотели избавиться от Иисуса, они могли бы убить его в тихом переулке или в тюремной камере. Но его распяли именно потому, чтобы этим передать сообщение прочим людям: вот что мы делаем с теми, кто пытается встать у нас на пути. Это был вид государственного, имперского террора: мучительная смерть для устрашения публики.

Специалисты по историческому Иисусу привычно повторяют: самый достоверный факт из всего, что нам известно, — что он был распят. Это стало клише, но оно важно. Иисус был казнен. Он не просто умер, его убили власти. И любое наглядное жизнеописание Иисуса должно как-то объяснить этот факт.

Так должно было произойти?

Была ли смерть Иисуса предопределена? Это должно было произойти в силу высшей необходимости, для исполнения пророчеств Ветхого Завета или по обеим этим причинам? Десятилетия спустя после его смерти последователи Иисуса иногда говорили о том, что эта смерть была предопределена Богом и была провиденциальной (см., например, 1 Петр 1:18-20 и Лк 24:26-27). Разумеется, это ретроспективное понимание события: христиане вспоминали о смерти Иисуса и открывали в ней смысл, а затем проецировали этот смысл на прошлое.

Отсюда легко прийти к мысли, что Иисусу надлежало умереть. Но такой вывод делать необязательно. Подумаем об одной истории из Ветхого Завета: об Иосифе и его братьях, родоначальниках двенадцати колен Израиля. Братья из зависти продают Иосифа в рабство, и он попадает в Египет. И тут он постепенно достигает такого положения, что в руках его оказалось более власти, чем у кого бы то ни было, за исключением фараона. А затем, когда в их земле наступают голодные годы, братья Иосифа приходят в Египет в поисках пищи. Они не знают, что произошло с Иосифом или жив ли он вообще.

Иосиф встречается с братьями, и, когда они узнают, кто он такой, они испытывают понятный страх, Брат, которого они продали в рабство, теперь получил такую власть, что может сделать с ними все, что захочет. Но Иосиф не намерен мстить.

Он говорит своим братьям:

Не печальтесь и не жалейте о том, что вы продали меня сюда, потому что Бог послал меня перед вами для сохранения вашей жизни... Бог послал меня перед вами, чтобы оставить вас на земле и сохранить вашу жизнь великим избавлением. Итак не вы послали меня сюда, но Бог (Быт 45:5-8).

Повествователь Книги Бытия хочет показать, что Иосиф был продан в рабство с провиденциальной целью: «Бог послал меня — не вы послали меня сюда, но Бог».

Означает ли это, что Иосифа продали в рабство во исполнение Божьей воли? Нет. Бог не желает, чтобы люди продавали своих братьев в рабство. Должно ли это было случиться именно таким образом? Нет, это могло бы произойти и по-другому. Братья поступили так не потому, что так было предопределено. Скорее, это история о том, что Бог может использовать даже столь злой поступок, как продажу брата в рабство, в своих провиденциальных целях.

Теперь попробуем связать это со смертью Иисуса. Была ли на то Божья воля? Нет. Бог никогда не хочет, чтобы праведников распинали. Было ли это необходимо? Все могло бы совершиться иначе. Иуда мог бы не совершить предательства. Иудейские власти могли бы составить другой план действий вместо казни. Пилат мог бы освободить Иисуса или применить иное наказание. Но все произошло так, как оно произошло. И подобно повествователю Книги Бытия, первые христиане, оглядываясь на прошлые события, наделили смерть Иисуса провиденциальным смыслом. Но это не значит, что так и должно было произойти.

Тем не менее, хотя смерть Иисуса нельзя оправдать Божественным провидением, по-человечески его казнь была неизбежной. Так системы господства поступают со всеми, кто бросает им вызов, причем Иисус делал это с необычайной силой и на глазах у народа. Это часто случалось в Древнем мире. Незадолго до Иисуса Ирод Антипа казнил его наставника Иоанна Крестителя. Теперь это случилось с Иисусом. Через несколько десятилетий их судьбу разделят Павел, Петр и Иаков. И мы должны задаться вопросом, что же такого было в Иисусе и его последователях, что вызывало гнев властителей, которые занимали ключевые посты в тогдашней системе господства.

Однако Иисус не был просто несчастной жертвой беспощадной системы господства. Он был активным действующим лицом, у него были свои цели и стремления. Он говорил о царстве Божьем и желал его прихода. Для крестьян он воплощал в себе религиозный протест против важнейших экономических и политических институтов того времени. Он собрал вокруг себя последователем и отправился в Иерусалим перед Пасхой, где своими поступками и речами бросил вызов властям. Все это соответствовало его желаниям: стремлению к Богу, царству Божьему и справедливости, которой желал Бог.

Это стремление привело его на крест. Страстное желание царства Божьего обернулось его «страстями», то есть страданиями и смертью. Но его страдания и смерть неотделимы от всего того, что привело его в Иерусалим. Нельзя отделять его страсти, его страдания и смерть — то, что случилось в Страстную пятницу, — от всего того, что было движущем силой его жизни. Должна ли была совершиться Страстная пятница? С точки зрения Божественной необходимости — нет. Но по-человечески она была неизбежностью в буквальном смысле этого слова.

В Страстную пятницу стремления Иисуса вошли в столкновение в системой господства того времени. И в смерти Иисуса нет ничего необычного. Не стоит думать, что иудейские властители были особо порочными людьми. Быть может, если бы мы могли с ними познакомиться, мы бы с удовольствием с ними общались. Более того, если сравнивать между собой разные империи, Римская империя была лучше многих других. В ней не было ничего исключительного или патологического, так действует любая система господства. Подобное встречается настолько часто, что, как мы уже говорили, кажется нормальным свойством цивилизации.

Из этого следует еще один вывод. Евангелия не говорят о том, что Иисус умер за грехи мира. Там ничего не сказано об искупительной жертве. Но в каком-то смысле он действительно был убит из-за грехов мира. Его убила несправедливость системы господства, причем несправедливость настолько рутинная, что можно ее назвать нормальным свойством цивилизации. Хотя понятие греха шире, оно относится и к этому свойству. Иисус был казнен из-за грехов мира.

Он желал царства Божьего. Это сделало его врагом тогдашней системы господства. Таким образом, крест Иисуса, важнейший символ христианства, имеет и политический смысл. Конечно, у его смерти был и религиозный смысл. Однако когда мы забываем о политическом смысле его крестной смерти, мы отрекаемся от того, за что он готов был отдать свою жизнь. Он желал Бога и царства Божьего — именно потому власти его казнили. Его убила система господства.