Отправлено: 01.07.10 19:38. Заголовок: Христианский социализм как русская идея

Христианский социализм как русская идея

http://www.chri-soc.narod.ru/chs_kak_russkaja_idea.htm<\/u><\/a>


Сомин Н.В. (ИПИ РАН)



I



Русская идея – это замысел Божий о русском народе. Это тот идеальный образ, к которому должен стремиться наш народ в истории. Бог хочет, чтобы русский народ воплотил эту идею в жизнь. Конечно, эта идея Творцом не указана явно – ее нам нужно расшифровать самим, вглядываясь в свою историю. Распознать русскую идею и ее точно сформулировать – задача исключительной важности. Если эта идея будет удовлетворительно понята и народ, несмотря ни на какие препятствия, будет стремиться к ее осуществлению, то будет и божественная помощь. А потому обеспечен и успех. Если же мы ошибемся, если среди многообразия явлений и тенденций не увидим предназначенного нам задания, если поведем народ помимо Божьей воли к ложным целям, то тщетны наши усилия – Господь не поддержит наших трудов и в конце концов разорит все содеянное. Дабы новые поколения, умудренные прошлым опытом, пошли более верным путем.

Русский народ – народ великий. А потому его идея подстать ему – она удивительно высока. Ее высота манит, требуя выявления сущности. И русские люди всегда, в течение всей своей истории, пытались русскую идею сформулировать. А с накоплением опыта и развитием русского самосознания это удавалось сделать все более точно и глубоко. Но какова же она – русская идея?



II



Сформулировать русскую идею – задача сложная. И в то же время – настолько простая, что это можно сделать буквально в двух словах. Христианский социализм – вот ее краткая формула. Разумеется, она требует расшифровки.

«Бог есть любовь» (1 Ин. 4,8). А потому христианство, исповедующее истинного Бога, - религия любви. Через любовь к ближнему мы обретаем спасение и восходим к Богу Живому. Но, по слову апостола Павла, «Любовь не ищет своего» (1 Кор. 13,5). А потому чем больше христианское общество проникается любовью, тем настойчивее оно стремится к общей собственности. Этот закон впервые продемонстрировали первохристиане Иерусалимской общины, когда, исполнившись Духа Святого, они «все, которые владели землями или домами, продавая их, приносили цену проданного и полагали к ногам Апостолов, и каждому давалось, в чем кто имел нужду» (Деян. 4,34), так что «никто ничего из имения своего не называл своим, но все было у них общее» (Деян.4,32). Если выросшая из нелицемерной христианской любви общая собственность закрепляется в организационно-правовых нормах, то такой общественный строй и является христианским социализмом. Итак, христианский социализм – это особый общественный строй, идеология которого основана на христианских ценностях (в России – на Православии), а экономический уклад – на социалистических принципах.

Необходимо подчеркнуть, что слово «социализм» тут понимается в классическом смысле – как общественная собственность на средства производства. Более того, христианский социализм стремится не просто к распределению по труду, но к более высокой норме – распределению пропорционально нуждам. Больше должен получать не самый работоспособный, а самый нуждающийся. Это уже «христианский коммунизм» - может быть такое название будет даже более точным.

Христианский социализм следует отличать от т.н. «социального христианства», под которым понимается некая политика благотворительности, проводимая церковью совместно с государством, но без изменения основ социально-экономического строя, т.е. в рамках капитализма. Такое «социальное христианство» вовсе не является той русской идеей, которую призван осуществить наш народ. Будучи вполне в духе католической социальной доктрины, оно поддерживается рядом христианско-демократических партий Западной Европы. Его идеалом является цивилизованный, «мягкий» капитализм, где богатые благотворят, а бедные смиряются и с благодарностью принимают милостыню, чем спасаются и те и другие. «Социальное христианство» - лишь шаг в направлении христианского социализма, но шаг еще на языческом поле. Частная собственность, растаскивая людей по углам, препятствует единению в любви. Русский народ призван к гораздо большему – к осуществлению подлинно христианских социальных отношений, необходимым условием которых является общественная собственность.

Кардинально отличается христианский социализм и от социализма советского. Замешанный на атеизме и богоборчестве, этот социализм пытался посредством общественной собственности установить на земле справедливость. Но справедливость – лишь социальная форма любви к ближнему. Однако, советский социализм как раз яростно отрицал подлинный источник любви, Христа Бога, а потому сам оказался беден на любовь, а значит – и на справедливость. Сказано в Евангелии: «Без Меня не можете делать ничего» (Ин.15,5); забвение этой аксиомы и привело советский социализм к гибели, ибо его теоретики не могли постичь, что социальные формы хозяйствования сами по себе не могут удержать справедливость. Христианский социализм полагает, что без высочайшей нравственности, основанной на исполнении христианских заповедей, совершенные формы общественного бытия недостижимы. Более того, сами эти формы он рассматривает как заповедь Господню. Точнее, - как социальный эквивалент заповеди «люби ближнего как самого себя».

Христианский социализм – вместе с тем и социализм национальный. Не в смысле национальной исключительности, а в смысле мессианского призвания, в смысле исполнения предназначенной народу воли Божией. Христианский социализм, конечно же, - идеал всемирный, предназначенный всем народам. Но народ русский должен первым проложить к нему дорогу. И мы верим, что национальные особенности русского народа, если взять их идеальную сторону, в наилучшей степени способствуют выполнению своей миссии. Поэтому реализация христианского социализма должна основываться на ценностях, традиционно исповедуемых русским народом. Прежде всего, в построении христианского социализма должна активно участвовать Русская Православная Церковь. Для этого РПЦ должна превратиться из маргинальной организации, исповедующей личное спасение, в подлинного духовного лидера русского народа, способного осуществить его мессианское призвание.

Конечно, такой образ христианского социализма представляет собой идеал. Человек – существо падшее, и любовь у него - искаженная, неполноценная. И, тем не менее, в своей существенной части этот идеал достижим, причем достижим реальным русским народом, если его духовные и государственные вожди осознают, что только этот путь угоден Богу.

Поразительна судьба этой великой идеи. С одной стороны, она имеет массу противников, причем – яростных, не допускающих даже мысли, что христианство может быть совместимо с социализмом. Однако, и богословие, и философия, и, главное, историческая судьба России показывают, что христианский социализм и есть подлинный образ Святой Руси, та высшая заданность, к воплощению которой вело и ведет нас провидение. Попытаемся этот тезис обосновать более обстоятельно.



III



В течение тысячелетия основой русской жизни было Православие, освященное святоотеческой традицией. Но именно эта традиция и возвещает о христианском социализме. Имеется в виду имущественное учение великого учителя Церкви IV-V вв. св. Иоанна Златоуста.

Учение Златоуста базируется на глубоком анализе Нового Завета. Оно носит нравственный характер, включая в себя как личный уровень, так и уровень общественный. Прежде всего, святитель указывает, что богатство является огромным соблазном. При этом, чем богатство больше, тем более оно разжигает любостяжание, а то, в свою очередь, стремится увеличить богатство и т.д. В результате, богач становится рабом своего имения, полностью отдаваясь накопительству. Освободится от этой смертоносной петли, по Златоусту, можно только совершенно избавившись от собственности. Именно полное нестяжание, оставляя душу свободной для стремления к Богу, является личным идеалом христианина.

Но еще большие беды богатство приносит в общественной сфере, поскольку богач, в своем неудержимом стремлении ко все большему обладанию, не щадит никого, становясь злобным хищником. Иначе говоря, стремление к богатству убивает любовь к ближнему. Вылечить этот недуг можно лишь милостыней, причем настолько щедрой и всеобъемлющей, что она естественно переходит в общее обладание. Златоуст превозносит жизнь Иерусалимской общины и призывает своих прихожан последовать их примеру. С другой стороны, частную собственность, а точнее слово «мое и твое», собственность выражающее, он характеризует как "жестокое", "произведшее бесчисленные войны", "холодное". Златоуст даже бросает: "слово - это "мое" - проклятое и пагубное; оно привнесено от диавола"[1].

В своем взгляде на имущественную проблему Златоуст солидарен с другими святыми отцами, в частности – его старшими современниками, представителями каппадокийской школы богословия Василием Великим, Григорием Богословом и Григорием Нисским. Так, Василий Великий высказывает удивительно чеканную формулу: «Чем больше у тебя богатства, тем меньше в тебе любви». Кроме того, отцы-каппадокийцы, кроме нравственных аргументов, в защиту своей имущественной позиции выдвигают еще чисто онтологические доводы. По их мнению все человечество было сотворено в раю по образу Пресвятой Троицы: множество ипостасей-личностей имело общую человеческую природу в лице первочеловека Адама. Грехопадение Адама привело к распадению общей природы на «осколки» (Василий Великий) по числу человеческих личностей. Поэтому спасение человечества предполагает восстановление общей человеческой природы, и шагом к этому является введение общности имущества подобно тому, как это делается в общежительных монастырях. Другими словами, сам путь спасения человека, его восхождения в Царство Божие необходимо предполагает общественную собственность.

Как видим, святоотеческое наследие определенно считает, что не частная, а именно общественная собственность является христианским социальным идеалом. Оказывается, что общественная собственность – вовсе не провокация большевиков-материалистов, а благодатная основа, на базе которой единственно возможно создание духовного общества. Однако, Златоуст замечает: "Но скажи мне: любовь ли родила нестяжание, или нестяжание - любовь? Мне кажется, любовь - нестяжание, которое укрепляло ее еще больше"[2]. Это означает, что не форма общности (под «нестяжанием» в данном контексте святитель понимает общность имуществ) является причиной благодатной жизни, а христианская любовь; общественная собственность ее лишь укрепляет. Но если любви нет, то общность имуществ, наоборот, может стать одной из форм закабаления личности.



IV



Творения Василия Великого и в особенности Иоанна Златоуста были известны на Руси с древнейших времен. Русское общество зачитывалось «Златоструями», «Измарагдами» и «Маргаритами» - сборниками выписок из святых отцов. И через них оно впитало в себя и святоотеческое имущественное учение, которое прекрасно сочеталось с благородным и смиренным духом народа и его жизнью в условиях бескрайних просторов и сурового климата. В результате у русского народа выработался особый менталитет, характеризующийся отрицательным отношением к накопительству и стремлением к общинности. И этот менталитет оказал огромное влияние на исторические судьбы Руси.

В России очень поздно (во второй половине XVIII в.) сформировалось «европейское» право частной собственности. Но и оно господствовало лишь в незначительной части народа, в основном – в высшем дворянском слое. Подавляющее большинство населения, крестьяне, жило в условиях крестьянской общины, в которой не было права частной собственности на основное средство производства – землю. Земельные наделы периодически переделялись, причем всем миром - в зависимости от изменения состава общины и нужд отдельных семей. Сельская община продемонстрировала удивительную живучесть. Она пережила даже столыпинскую реформу, специально ориентированную на нее разрушение, и была уничтожена лишь в начале 30-х годов бульдозером большевистской коллективизации. Фундамент общины – одновременно и социальный и христианский. А потому ее с полным основанием можно считать одной из форм христианского социализма. Правда, -социализма весьма умеренного, поскольку до подлинной христианской общинности, включая совместный труд, крестьянская община не дотягивалась.

Будучи глубоко православным, наш народ уже давно стал осмысливать свою роль в мировой истории. Лишь только Русское государство получает суверенитет, старец Филофей возводит Москву в статус Православной Империи, «Третьего Рима», «а четвертому не бывать». К сожалению, дореволюционный период нашей истории, выдвигая принцип «православие, самодержавие, народность», так и не смог построить подлинно христианский социум. Увы, примат Православия и практически поголовное крещение русского народа уживались с рабством и социальной несправедливостью. Такое Православие, официально-храмовое, не стремящееся осуществить правду и любовь на русской земле, было Господу неугодно, так что приход к власти большевиков не следует считать случайностью.

Однако, именно перед революцией произошел новый качественный скачок в осмыслении русской идеи. Наши выдающиеся религиозные мыслители, причем не только философы, но и писатели, и в первую очередь -Достоевский, сказала миру новое, неведомое доселе слово. Они поняли, что русская идея имеет религиозно-социальную природу. Иными словами, в своей исторической миссии Россия должна явить миру праведное общество, строй которого основан на христианских заповедях. На необходимости социальной составляющей христианства сходились практически все мыслители. Всеобщим было также отвержение капиталистического пути России. Но в видении конкретной формы христианской социальности единомыслия достигнуть не удалось. Многие русские мыслители встали на позиции христианского социализма. Среди них – С. Булгаков, Г. Федотов, В. Эрн, Л. Карсавин, Ф. Степун. Причислял себя к христианским социалистам и Н. Бердяев. Однако другие, - а среди них такие выдающиеся мыслители как В. Соловьев, С. Франк, П. Новгородцев, И. Ильин, - связывали будущее России с экономическим укладом, основанным на частной собственности. Таким образом, хотя русская идея фактически была сформулирована, но она не стала общепринятым мнением интеллектуальной элиты России. Многие из плеяды наших философов пережили революцию и из-за рубежа всматривались в достоинства и недостатки России социалистической, что, безусловно, углубляло их размышления. Наша задача – в полной мере использовать накопленный ими идейный багаж.

Было бы совершенно неверно рассматривать советский период русской истории как черный разгул сатанизма. Наоборот, новая власть старалась решить те социальные проблемы, перед которыми остановилась Российская Империя. И многое удалось – Россия вышла на пик не только могущества, но и социальной высоты. Было, хотя и с искажениями, введено не только распределение по труду, но и элементы коммунистического распределения. Но главное достижение советского социализма заключалось в достижении небывалой общности людей, объединенных великой целью. Как пели в те времена: «Прежде думай о Родине, а потом о себе». Это позволило нашему народу победить в Великой Отечественной войне. Во многом была реализована соборность, которая лишь брезжила в дореволюционный период. Однако, эта соборность была искаженной – «атеистической соборностью». Атеизм, как уже указывалось, был органическим недостатком советского социализма, увы, - недостатком непреодолимым, предопределившим его гибель.





V



Таким образом, Россия уже дважды в мировой истории, разными путями, пыталась достичь своего предназначения. Первый раз – через идею «Третьего Рима». Тогда Русь пошла путем храмового Православия, но не уделила должного внимания просветлению социальной жизни народа. Второй раз – через «Третий Интернационал», через идею построения общества социальной справедливости, но отрицая веру в Бога. Обе попытки оказались безуспешными. Достичь синтеза не удалось. Теперь перед Россией стоит задача реализации своей идеи через христианский социализм, в котором органично сливаются обе русские традиции.

Христианский социализм – идея огромного масштаба, которая может сплотить русскую нацию. Эта задача – не возврат к прошедшему, а творческое созидание будущего. Эта идея – поистине идея великая, которую давно чает великий русский народ, вне которой его полноценное историческое бытие невозможно. Только она сможет актуализировать дремлющие в нем силы и указать ему путь к выходу из теперешнего затяжного кризиса. Подчеркнем еще раз: эта идея - не мечта прекраснодушных идеалистов. Она – веление Божие. И судьба русского народа была и будет всегда связана с воплощением этого великого метаисторического призвания. Попытки же уклонения от этой трудной, но высокой судьбы были и будут наказуемы Богом.

Такие Суды Божии можно ясно различить в исторических путях нашего народа. Казалось бы, в конце XIX в. Россия начала быстро наращивать свой промышленный потенциал и нагонять ведущие индустриальные державы мира. Чего же лучше? Но это было уклонение в капитализм, а значит – в сторону от русской идеи. И последовала Октябрьская революция – одновременно и суд над прошлым миром, и указание нового, социально-ориентированного пути. Или, казалось бы, во второй половине XX в. СССР залечил нанесенные войной раны, общество обрело стабильность, благосостояние росло. Разве не прекрасно? Но с точки зрения русской идеи это был провал: социализм из народного переродился в бюрократический, став из светлой идеи демагогией, а христианская вера рассматривалась большинством населения как «отправление религиозного культа» старухами в платочках. И снова Суд Божий, снова разрушение построенного и выход на новый маршрут – глобализационной экономики. Нет нужды доказывать, что последний для России – это путь в никуда, и если мы по нему будем двигаться, то новой катастрофы нам не избежать, ибо этот путь еще более далек от русской идеи, чем два предыдущих пути.



VI



Каковы барьеры, стоящие на пути русского христианского социализма? Конечно, нынешняя государственная власть, ориентированная, как известно, на западный вариант капитализма, очень от него далека. И тем не менее, главное препятствие – это отрицательная позиция Русской Православной Церкви. Само словосочетание «христианский социализм» рассматривается нашими богословами как абсурдное, связывающее два несовместимых понятия. Христианский социализм объявляется утопией, попыткой устроения «рая на земле». В то же время, за подлинную позицию Церкви принимается концепция «социального христианства», в основу которой кладется примат частной собственности.

Многообразны причины такой позиции Церкви. Они уходят корнями в двухтысячелетнюю церковную историю, и в данной работе не место их подробно анализировать. Важно уяснить, что эта позиция – трагическое недоразумение. Она игнорирует апостольское предание и святоотеческую традицию. Предлагая частную собственность в качестве базы христианского общества, она идет против Евангелия, в котором нет ни одного речения, прямо или косвенно ее оправдывающего. Эта позиция идет и против церковной практики, всегда стремящейся к устроению общежительных, т.е. реализующих общность имущества, монастырей. Нынешняя церковная позиция, дискредитируя Церковь как нравственный авторитет, лишь отталкивает от нее наиболее искренних и честных сторонников коммунистической идеи.

Вернуться к святоотеческому учению, которое, как было уже сказано, приводит к христианскому социализму, - вот насущная необходимость. Впрочем, официальные документы Церкви отнюдь этому не препятствуют. Дело в том, что «Основы социальной концепции РПЦ» по поводу социально-экономического строя хранят молчание, так что пока есть полная свобода определиться. Но пока наши богословы фактически ориентируются на частную собственность, по сути дела следуя протестантским и католическим разработкам.

Христианский социализм, разумеется, по недоразумению, представителями Церкви был столько раз уничижаем, что необходимо ответить хотя бы на некоторые пункты критики.

Одно из самых частых обвинений в адрес христианского социализма – «ересь хилиазма», попытка построения «рая на земле». Обвинение надуманное. Прежде всего, само понятие «рай», как оно понимается в христианстве, предполагает бессмертие, вечную жизнь. Конечно же, говорить о победе над смертью до Второго пришествия было бы опрометчиво. В этом падшем мире бессмертие, видимо, недостижимо ни в научном плане (как это предполагал русский философ Н.Ф. Федоров), ни в плане мистическом – как воскрешение праведников по учению хилиастов. Ценность хилиастической доктрины совершенно в другом. Сторонник хилиазма св. Ириней Лионский (II в.) говорит, что в тысячелетнем царстве «достойные постепенно привыкают вмещать Бога»[3]. Тут святитель указывает, что в Царстве Божием человек будет помещен в особо тесное соприкосновение не только с Богом, но и другими праведниками (вспомним учение Василия Великого о восстановлении единой человеческой природы в процессе нашего спасения), и этому необходимо учиться уже здесь, на земле. Иначе говоря, чтобы жить в Царстве Божием, нужно пройти школу общежития, в которой отношения между людьми хотя бы отдаленно напоминают отношения Царства. И в этом огромное сотериологическое значение христианского социализма. Святые отцы говорили, что Царство Небесное начинается уже здесь, на земле. Думается, что это верно не только в личном, но и в социальном плане. Если же кто построением праведных человеческих отношений на земле пренебрегает, то этим он лишь доказывает, что Царство Небесное не очень-то ему и нужно.

Другой ярлык, который часто привешивают к христианскому социализму, называется «утопизм». Под этим подразумевается, что христианский социализм слишком высок для падшего человечества; в особенности непомерно высока норма общности имущества. Такой замах нереализуем, и попытка его осуществления приведет к еще большему падению. Собственно, это и произошло с советским социализмом. Недобросовестность этого обвинения видна хотя бы из того, что громадное 250 миллионное государство жило 70 лет в условиях общественной собственности, и достигло при этом удивительных успехов. Пример Советского Союза как раз доказал обратное: человек, даже падший, может жить при господстве общей собственности. Причем, нужно помнить, что все это происходило в условиях неверной, атеистической идеологии, которая не могла дать подлинных стимулов к коллективному труду. Тем более, общая собственность реально возможна и благодатна, когда она основывается на вере во Христа-Спасителя.

Наконец, нередки отождествления социализма с тоталитаризмом. Относительно исторического, советского социализма такие обвинения небезосновательны. Гиперэтатизм и всеобязательность застывшей идеологии закрывали путь к свободному осмыслению и обсуждению проблем России. Эти ошибки в христианском социализме должны быть преодолены. Конечно, подлинная любовь – когда личность сознательно жертвует своим ради всех. Но такая любовь – дело самоопределения каждой личности, свобода которой должна быть соблюдена. Поэтому переход к христианскому социализму не может мыслиться ни через революцию и насильственную экспроприацию, ни через государственное принуждение. Наиболее верный путь – создание добровольных православных трудовых братств, аккумулирующих в себе функции православного прихода и производственного предприятия. Если такого рода братства будут поддержаны и Церковью и государством, то вскоре они образуют особый христианско-социалистический сектор экономики, который, как можно надеяться, будет расширяться.



---------------



Разумеется, трудности реального воплощения русского православного социализма огромны. Пока все против него – и Церковь, и государство, и российское общество, и мировая закулиса. Но отчаиваться не следует. «Человекам это невозможно, Богу же все возможно» (Мф.19,26). Надо быть верным русской идее и активно работать над ее приближением. В этом видится наш крест и наше следование за Христом.



17.06.04

 Отправлено: 16.07.14 22:09. Заголовок: http://chri-soc.naro..

http://chri-soc.narod.ru/lecSV_14.htm

Николай Сомин

Лекция 14: Макс Вебер и протестантская этика

от 04.12.2013:

Сегодня у нас непростая лекция. Она посвящена протестантской этике, а точнее – работе известного немецкого социолога Макса Вебера «Протестантская этика и дух капитализма».
Вообще, относительно самого имени Макса Вебера происходят какие-то удивительные вещи. В общем-то, он не христианин и даже – человек, не верующий в Бога. Но, тем не менее, его писания на ура принимаются и католиками, и протестантами, и православными.
Вебериана насчитывает огромное количество – тысячи – статей. И, вообще, имя Вебера ставят рядом с такими титанами как Эйнштейн, Фрейд, Маркс. В общем-то, Вебер был хороший учёный, но, сами понимаете, что каким бы хорошим учёным человек не был, но такой успех – он неспроста. Видимо, этот человек сделал очень большую услугу сильным мира сего. Поэтому он вот таким образом и раскручивается. А его работа «Протестантская этика и дух капитализма» необычайно популярна. Френсис Фукуяма вообще считает её самой известной социологической работой человечества. Вот так.
Но, прежде чем касаться этой работы, я, по обыкновению, расскажу о самом Максе Вебере. Вебер родился в 1864-м году в Германии. И родители его были такими типичными немцами. Отец – тоже Максимилиан Вебер (так что наш Вебер – Максимилиан Максимилианович) – был юристом, занимал государственные должности. И даже после был политиком, членом Рейхстага. А его родственники по отцовской линии были предприниматели, занимались производством и продажей полотна. В общем-то, в этом смысле фамилия Вебер, которая переводится как «ткач» – фамилия промыслительная. Дед Вебера был известным промышленником, дядя тоже был достаточно крупной фигурой. А мать Вебера – она из семьи Фаленштейнов – из интеллигенции, причём верующей интеллигенции. Сама она кальвинистка, причём очень либерального склада. И, в общем-то, в её кругу вовсе необязательно было верить даже в божество Иисуса Христа. Ну, а отец не был верующим, он был агностиком, и, человеком скорее такого гедонистического склада. Мать же – наоборот: человек духовный, утончённый, человек долга.
Вебер был в детстве вундеркиндом. Родители его были вполне обеспеченные люди, старались дать ему хорошее образование. У Вебера, кстати, было несколько сестёр и братьев. Он был старшим из детей в семье, а его следующий брат – Альфред Вебер – тоже стал известным социологом.
Вебер поступил в Гельдейбергский университет. Но в молодости жизнь засасывает, и он стал там типичным буршем. «Бурш» – это по-немецки просто «студент». У нас тоже были бурсаки – ученики бурсы, но у нас этим именем назывались ученики семинарии, а там – вообще студенты. Так вот, характерным для буршей были две вещи. Во-первых – бесконечные дуэли на шпагах. Поэтому сам Вебер брал уроки фехтования и множество раз дрался на шпагах. А во-вторых – бурш должен был уметь пить пиво в огромных количествах и не пьянеть. Всё это наш герой тщательно исполнял. И когда он появился дома, со шрамом не щеке, с во-о-от таким пивным животиком, возмущённая мать просто ударила его по щеке от возмущения. Но ничего: он взялся за ум, кончил университет, и, кажется, учился ещё некоторое время в других учебных заведениях, тоже знаменитых. Год был в армии зачем-то – ну, видно, нравилось ему это дело.
А после – он был человеком в общем-то очень талантливым и трудолюбивым –защитил диссертацию, стал доцентом в Берлине, женился на своей довольно близкой родственнице (Марианна Шниттгер, кажется, была её фамилия). Близкая родственница – это дочка двоюродной сестры. Но в этом, видимо, считалось ничего страшного: на двоюродной сестре жениться, в общем, было не очень, а на дочке – уже можно. Детей у них не было.
А карьера Вебера успешно продолжается. Он становится профессором в том же Гельдейбергском университете – профессором экономики. Но тут с ним происходит какая-то странная болезнь, не психическая, но нервная: он перестаёт спать. Он уходит из университета, жена его возит по больницам, по Европам. И это как-то помогает. Он возвращается к научной деятельности, правда – в роли чистого научного работника. Стал преподавать он уже после, снова стал профессором уже в самом конце жизни, в Мюнхене. А так – он возвращается к своей экономике, к своей социологии. Становится редактором журнала «Архив социальных наук» вместе со своим коллегой по Гельдейбергу Вернером Зомбертом (тоже имя весьма известное). И в этом журнале, в 1904-1905 годах, в двух выпусках публикует свою знаменитую статью «Протестантская этика и дух капитализма». Причём между публикациями двух частей прошёл почти год: Вебер в это время ездил в Америку, выступал там почти полгода с лекциями. И Америка ему необычайно понравилась. Особенно ему понравилась картина такого очень живого глобального человейника. Там люди активничают, продают, покупают, всё что-то там делают. Американцы – грубоваты, но достаточно благожелательны. Ему нравится, что они ноги забрасывают на спинку дивана и т.д., и он пишет, что «я со студенческих времён никогда так не веселился».
Хотя сам журнал был чисто научным, академическим, но статью заметили, и вокруг неё возникла полемика. И серьёзная полемика! Очень многие учёные того времени достаточно критично восприняли идеи Вебера. Причём настолько критично, что ему пришлось – правда, через десять лет – написать комментарии к этой статье. Подстрочные комментарии – 308 штук, причём объём этих комментариев был больше, чем основной текст статьи. В этих комментариях он мастерски защищался от всех нападок, но защищался очень выдержано, как настоящий учёный.
Статья посвящена вопросу влияния религии на экономику, а точнее – на экономическую хозяйственную этику. Сама постановка вопроса в то время, хотя она и носилась в воздухе, была достаточно новой. И вот эту жилу влияния различной религиозной ментальности на экономику Вебер и дальше в течение своей жизни разрабатывает. Поэтому статья, касающаяся протестантизма, была первой в ряду его работ. Первой – потому что он считал влияние протестантизма наиболее очевидным. И последней, ибо он считал, что этой статьёй он всё сказал, и тема, по сути дела, закрыта.
В связи с этим встаёт вопрос, насколько Вебер был верующим человеком. Биографы темнят. И из его писем тоже толком нельзя понять, верует этот человек, или нет. Во всяком случае, он с уважением относится к христианству, он очень хорошо знает христианство, различные его ответвления, лучше современных ему теологов. Однако взгляд на христианство у Вебера вовсе не верующего человека. Это – взгляд религиоведа, это взгляд, так сказать, с высоты, взгляд абсолютно объективный. Так что совершенно нельзя понять, сочувствует он христианству, или не сочувствует.
Причём эта объективность, а, скорее, маска объективности, была Вебером возведена в принцип. Он считал, что именно вот такой и должна быть настоящая социология: без примеси каких-то личных симпатий, без определённой идеологической точки зрения. Ни в коем случае! Он считал, что если вот такая точка зрения появляется – прощай, объективность. А, значит, прощай возможность действительно понять сущность происходящих процессов. И вот эту маску объективности он никогда в своей научной деятельности не снимал. Хотя в других областях он вовсе этому не следовал. Он был политиком, причём политиком активным, я бы сказал – страстным политиком. Причём всегда он очень критично или скептично относился к социализму и ко всякой такой социал-демократии. А вот буржуазные партии он уважал, и даже в 1918-м году он чуть не стал лидером новой демократической партии. Он был очень хорошим оратором, и после одной пламенной речи его уже прочили в лидеры, но там нашлись ребята, которые его быстренько от этой роли отодвинули.
Веберы получают хорошее наследство, поэтому они не бедствуют: очень обеспеченные люди, и живут как рантье – за счёт процентов на собственный капитал.
Вебер много работает, пишет новые работы. Сам он – типичный немец, патриот Германии. И, когда начинается Первая Мировая Война, он становится начальником госпиталя для раненых, и совмещает такую деятельность со своей научной работой. И параллельно он становится политиком, тщательно следит за тем, что происходит в мире, в Германии, и всё время возмущается ошибками, которые делает германское правительство. В 1918-1919-м годах Германия проигрывает войну. Версальский мирный договор, очень тяжёлый для Германии. Свергается германская монархия. Надо сказать, что Вебер никогда монархистом не был, считал, что монархия мешает развитию капитализма в Германии. Но там происходит германская революция – социалистическая: Карл Либкнехт, Роза Люксембург. И Вебер резко против. И даже выступает перед войсками со специальной речью «Социализм», где всячески ругает идеи социализма. В общем, пропагандирует войска против социализма. Но, тем не менее, его, кажется, в 1918 или 1919-м году снова приглашают преподавать. Он соглашается. И, неожиданно, в 1920-м году умирает от испанки в возрасте 56 лет и в расцвете творческих сил.
Таким образом, сама работа «Протестантская этика и дух капитализма» является достаточно ранним его произведением, но которая одновременно стала и самым знаменитым у него. И, собственно, сделала ему имя.
Немножко поговорим собственно о ней. Работа эта является, на мой взгляд, замечательным литературным произведением. Она – образчик магии убедительности. Вебер очень убедительно и плавно развивает свои мысли, выстраивая цепочку рассуждений. Причём последующие рассуждения очень хорошо основываются на предыдущих рассуждениях. Удивительна глубокомысленность работы. И, главное – большое впечатление производит вот эта маска объективности. Читаешь и думаешь: «Да, вот это – настоящий учёный, вот так надо писать научные работы». Однако сама статья начинается с такого неожиданного заявления: «Стремление к предпринимательству, стремление к наживе, к денежной выгоде, к наибольшей денежной выгоде само по себе ничего общего не имеет с капитализмом». Вот так! «Подобные наивные представления о сущности капитализма принадлежат к тем истинам, от которых раз и навсегда следовало бы отказаться ещё на заре изучения истории культуры». То есть он сразу щёлкает по лбу тех, кто наивно думает, что капитализм вырос из стремления к наживе: мол, это всё давно отвергнуто настоящей наукой, и, недалекие, прикусите язык, сидите и слушайте, что я сейчас буду говорить.
Однако, тем не менее, дальше он говорит: «Капитализм безусловно тождественен стремлению к наживе. В рамках непрерывно действующего рационального капиталистического предприятия – к непрерывно возрождающейся прибыли, к рентабельности. И таким он должен быть. Капиталистическим мы здесь будем называть такое ведение хозяйства, которое основано на ожидании прибыли посредством использования возможности обмена, то есть мирного формально приобретательства». То есть, он признаёт, что, всё-таки, капитализм связан с наживой и с выгодой. Однако, так сказать, есть нажива и есть нажива: есть плохая нажива, а есть нажива хорошая. Так вот, капитализм – это пример хорошей наживы, вот таким он и должен быть, и слава Богу, что он вот такой.
Ну, а основную часть своей работы, первую часть, Вебер начинает с замечания, что, в общем-то, промышленное развитие в протестантских странах – оно гораздо более интенсивное, чем в странах католических. Ну, действительно, Испания, Италия – католические страны, да и Франция тоже, они отстают в промышленном развитии. А вот Германия, по большей части, – протестантская страна, Голландия, Бельгия, Англия, в особенности: вот они – лидеры промышленного производства. И это неспроста: все эти страны, так или иначе, в ареале протестантизма. И, в общем-то, в нем надо искать причины их лидерства в экономическом смысле. Именно в особенностях протестантской веры. Ну, собственно, вот этот факт – то, что протестантские страны экономически обгоняют католические – он был известен ещё и до Вебера. Но каких-то серьёзных объяснений этому не предлагалось. Вебер такое объяснение в своей работе даёт. Он говорит, что капитализм протестантский обогнал капитализм католический именно потому, что в протестантизме и благодаря протестантизму образовался так называемый дух капитализма. Вот этот дух капитализма и явился двигателем, благодаря которому развитие капитализма у протестантов пошло семимильными шагами. Сам дух капитализма Вебер иллюстрирует цитатами из Бенджамина Франклина, известного американского деятеля. Цитатами такими: «Помни, что время — деньги. Тот, кто мог бы ежедневно зарабатывать по десять шиллингов, и, тем не менее полдня гуляет, лентяйничает дома, должен, если он расходует на себя всего только шесть пенсов, учесть не только этот расход, но считать, что он истратил, вернее, выбросил, сверх того ещё пять шиллингов. Помни, что кредит — деньги. Если кто-нибудь оставляет у меня ещё на некоторое время свои деньги после того, как я должен был бы вернуть их ему, то он дарит мне проценты, или столько, сколько я могу выручить с их помощью за это время. Помни, что деньги по природе своей плодоносны и способны порождать новые деньги.
Понимаете, вообще-то для православного уха такие цитаты – очень режущие слух. Вот мы Иоанна Златоуста с вами вспоминали. А Вебер, в общем-то, комментирует так, что высшее благо этой этики, прежде всего, в наживе, во всё большей наживе, при полном отказе от наслаждения, даруемого деньгами, от всех эвдемонистических или гедонистических моментов. Эта нажива в такой степени мыслится как самоцель, что становится чем-то трансцендентным, и даже просто иррациональным по отношению к счастью или пользе отдельного человека. Теперь уже не приобретательство служит человеку средством удовлетворения его материальных потребностей, а всё существование человека направлено на приобретательство, которое становится целью его жизни. Собственно, вот такая позиция в корне противоречит православной имущественной этике, святоотеческой этике. Потому что приобретательство как самоцель рассматривается святыми отцами как последняя степень пленения богатством. Когда уже человек даже не может пользоваться плодами того, что он приобрёл, а занимается только приобретательством, всё больше, больше, и больше. Но Вебер, конечно, святых отцов никогда не читал. Он делает такое противопоставление между традиционным обществом и моралью традиционного общества и новым обществом и вот новой моралью, которую он и называет протестантской этикой. Разница такая. Вот человек, у него сдельная оплата. Он работает. И вдруг ему решили повысить ставку. Человек традиционного мышления просто начинает меньше работать. Он за каждую единицу работы теперь получает больше. А поэтому он может меньше работать. А в результате он получит столько же, но зато у него будет больше свободного времени, которое он вот так проведёт! А человек протестантской этики сделает совершенно другие выводы: а, хорошо, мне теперь платят больше – так я буду ещё больше работать. Значит, я получу намного больше, смогу откладывать, и, в конце концов, смогу завести своё дело и выбиться в люди. Вот, значит, такая разница между этими имущественными этиками.
И Вебер начинает просматривать протестантство. Сначала он обращается к основателю протестантизма, Лютеру и находит в его учении такую очень интересную идею: идею профессионального призвания, или beruf, как это звучит по-немецки. Сам Лютер – автор перевода Библии на немецкий язык, и он это слово там часто использует: в Ветхом Завете и в Новом Завете. И Вебер говорит, что, собственно, это совершенно новая идея, которой не было в старой имущественной католической этике. То есть, своя профессия рассматривается не только как способ добывания средств к существованию, а как некое призвание, данное Богом, что Бог ставит человека на определённую профессию в соответствии с его способностями, и ждёт плодов, ждёт результатов. И человек должен это доверие Бога в данном положении, в данной профессии оправдать. И здесь притча о талантах используется. Суть дела в том, что Лютер призывает работать человека не ради хлеба насущного, а ради Бога. И это гораздо более высокий мотив, чем обычный. И Вебер считает, что это большой шаг вперёд в имущественной хозяйственной этике. Мне тоже кажется, что эта идея очень правильная, очень сильная идея. Но в остальном то, что пишет Лютер, ему не понравилось. Лютер всё время ругает богачей, ругает предпринимателей. Сам метод получения богатства через торговлю, через предпринимательство Лютер осуждает. И даже он чуть ли не предает анафеме, ну, может быть, не так сильно, но, тем не менее, ругает известных немецких предпринимателей Фуггеров, которые в своё время конкурировали с англичанами, послали большую торговую экспедицию в Индию, и с неё получили огромную прибыль. Лютер говорит, что это никуда не годится. И поэтому всё это Вебера не вдохновляет. Он обращается к другой ветви протестантизма, к кальвинизму. И тут-то он и находит искомое. И вторая часть его работы, написанная уже после путешествия в Америку, именно и посвящена вот такому многоходовому рассуждению: как «кальвинизм родил дух капитализма». Четырёхшаговому рассуждению, благодаря которому вот эта работа и приобрела столь большую известность. Хотя Вебер пишет очень сложно, и разобраться в том, что он пишет, непросто. Его нельзя читать в троллейбусе – надо вникать.
Первый шаг такой. Вебер начинает с того, что основная особенность кальвинизма – это концепция предопределения к спасению или к осуждению. Это вот что такое. По верованиям кальвинистов, то есть последователей швейцарца Кальви́на, каждый человек ещё до своего рождения предопределён к спасению или к осуждению. То есть, Господь, ещё до рождения человека, предопределил его попасть либо в рай, либо в ад. И, собственно, от человека уже и ничего не зависит. Как бы он, бедный, ни упирался, как бы он ни старался, если тебе суждено попасть в ад – всё равно попадёшь. Бог же – Он всеведущ. Он, так сказать, одновременно находится во всех точках временно́й оси, и поэтому Он всё знает заранее.
Конечно, с точки зрения православия это совершенно чудовищная теория, просто мороз по коже. Потому что, сами понимаете, тут уже всё: от тебя уже ничего не зависит. Как ни старайся, как ни молись, какие хорошие дела ни делай — всё равно. То есть, у человека, по сути дела, нету никакой свободной воли, которой он может сам решить свою судьбу. Это совершенно чудовищная теория. Вебер к ней относится свысока, он никак её не обсуждает, с точки зрения хорошо это или плохо. Потому что маска объективности, она просто не даёт ему, не позволяет это сделать. А делает из неё такой вывод: неудивительно, что для каждого кальвиниста главным вопросом в жизни является вопрос «а как он? куда он попадёт – в рай или в ад?» И, собственно, этот вопрос занимает все его мысли, и он всеми правдами и неправдами старается узнать, куда же он попадёт. Ну, в этом есть, конечно, резон, может быть. Хотя сами протестанты не считают, что это вот основной для них вопрос, хотя его обсуждают, даже в своих догматических вероучительных документах.
Вебер делает следующий (второй) шаг. Он говорит, что уверенность в своём спасении кальвинистам даёт неутомимая деятельность в рамках своей профессии, Как он пишет: «Она и только она прогоняет сомнения религиозного характера, даёт уверенность в своём избранничестве». Спрашивается, почему? А цепочка рассуждений такая. Вебер объясняет: «виртуоз религиозной веры может удостовериться в своём избранничестве, ощущая себя либо сосудом божественной власти, либо её орудием». В первом случае его религиозная жизнь тяготеет к мистической эмоциональной культуре, во втором — к аскетической деятельности. Первое присуще лютеранам, последователям Лютера. А вот второе, аскетическая деятельность, присуща именно кальвинистам.
И Вебер продолжает: «Если же далее спросить: каковы плоды, по которым реформаты безошибочно судят о наличии истинной веры, то на это последует ответ: поведение, жизненный уклад христианина направлен на приумножение славы Господней». Возникает следующий вопрос: а что же значит «приумножить славу Господню»? Вот здесь-то Вебер и вспоминает о beruf, об этом профессиональном признании, которое присуще не только лютеранам, но и кальвинистам. По его мнению, для кальвинистов слава Божия приумножается подлинными, а не мнимыми добрыми делами, которыми являются неутомимая деятельность в рамках своей профессии. Вот это второй шаг. Рассуждение, вы сами видите, достаточно шаткое, но, всё-таки, нельзя сказать, что это уж совсем ничто. Какая-то ниточка логики тянется, но далеко не убеждающая.
«Доказав», что уверенность в спасении для реформата или кальвиниста (что одно и то же) заключена в профессиональном успехе, Вебер делает следующий шаг и рассматривает, каковы же особенности профессиональной деятельности кальвинистов. И находит их два. Во-первых, это мирской аскетизм. Он говорит, что протестантизм отменил монашество, но, однако, он не отменил идею аскетизма. И аскетизм, то есть, скромность в быту, становится присуща теперь всем протестантам. Это, так сказать, общее место для протестантской этики, особенно этики кальвинистской. То есть, все излишества, все богатства, они отметаются. А с другой стороны, для кальвинистов характерно хорошее отношение к денежной профессии, но не из меркантильных соображений, а, опять-таки, из религиозных соображений. Из тех соображений, что если твоему делу сопутствует коммерческий успех – значит Бог благоволит к тебе, ты делаешь Божие дело, и действительно являешься орудием Божиим и выполняешь. Так сказать, работаешь на Бога, и, собственно, Бог тебе просто деньгами об этом говорит, что ты на Бога работаешь. Эта идея, собственно, ещё была прописана в Ветхом Завете. Кальвинисты её актуализировали. Это третий шаг.
И, наконец, четвёртый шаг: вывод. Действительно, какого же человека мы получаем? Во-первых, человека, который жаждет спасения, хочет узнать, спасён он или нет. Человека дела. Человека, который неутомимо работает в рамках своей профессии, добивается результатов. Человека, который получает коммерческий успех от своей профессии. А с другой стороны, человека аскетичного, который на себя ничего не тратит. Не человека традиционной этики, который, если у него денежки завелись – он, значит, в кабак пошёл. Нет. И спрашивается тогда: вот у него появляются лишние деньги, так куда он их девает? Естественно, он их вкладывает в развитие своего производства, инвестирует в производство. Вот вам и дух капитализма. Вот она, протестантская этика. Ссобственно, что и требовалось доказать.
Но далее Вебер говорит, что вот так, да, родился капитализм, благодаря вот этому духу капитализма, возникшему из кальвинизма. Однако в последующем свой аскетизм, к сожалению, капитализм утерял. И мы уже живём в конце XIX века — в начале XX века при капитализме, который, к сожалению, забыл о своих истоках. И идея аскетизма среди предпринимателей, увы, не популярна. Но это ничего не значит. Это сейчас. А раньше, в начале, было не так. Собственно, капитализм возник из самых благородных, что ли, побуждений человека, возник из жажды спасения, возник из желания работать ради Бога, из самых высших побуждений.
Собственно, благодаря вот этой идее Вебера и возносят на щит. Дело в том, что Вебер сумел создать красивое религиозное оправдание капитализма, во всяком случае, генезиса капитализма. И тем самым он сделал очень большую услугу нашим олигархам. Ибо одно дело считать, что капитализм возник из простой банальной наживы — это чувствовать капиталисту очень неприятно. А другое дело считать, что капитализм возник из веры, из желания спасения — совсем другое дело! Что вы! Капитализм окрашивается в такие, что ли, благородные тона. Становится не каким-то жалким следствием любостяжания, а благородной и красивой вещью. Именно благодаря этому Вебер настолько популярен. Его раскручивают, раскручивают и раскручивают! И дальше будут раскручивать! И неудивительно, что все конфессии: и католики, и протестанты, и, к сожалению, православные в общем-то положительно относятся к этой теории возникновения капитализма.
Но, однако, в научной среде поначалу было не так гладко. Многие коллеги восприняли эту теорию скептически. Возражения были такие. Во-первых, теория основана на очень слабом фактическом материале. Нет ни статистических выкладок, ни примеров хотя бы вот этих замечательных протестантов-кальвинистов. И вообще, сама ниточка рассуждений – она как бы такая тонкая ниточка, а где тонко, там и рвётся. Во-вторых. Его коллега, Вернер Зомбарт, тут же приводит контрпример. Шотландия. Шотландия, как известно – это пуританская, то есть, кальвинистская страна. Однако, в ней никакого промышленного бума не было. И по сравнению с Англией это захолустье в экономическом отношении. Там никакого промышленного бума не было. Кстати, тот же Зомбарт в своей книге «Буржуа», написанной позже, в 1913 уже году, так проехался по Веберу: сказал, что да, есть у нас вот такие люди, которые сочиняют такие очень красивые глубокомысленные теории, но которые, собственно, к действительности имеют очень мало отношения, это как бы вот некая игра ума, не более. А на самом деле капитализм возник иначе. И вовсе не одни протестанты являются повинными в его возникновении и развитии, а не меньшую роль сыграли те же католики. А также еврейское население – и, может быть, бо́льшую роль. А что касается преимущественного развития протестантских стран, так оно объясняется очень просто: просто католики изгоняли евреев со своей территории, и они, переселяясь в протестантские страны, несли с собой ростовщичество. С помощью ростовщичества они наживались, однако ростовщичество – это одновременно кредиты для предпринимателей, и тем самым они раскручивали маховик капитализма.

 Отправлено: 16.07.14 22:09. Заголовок: Ещё одна мысль была ..

Ещё одна мысль была высказана очень неприятная для теории Вебера. Капитализм – это общество потребления, это вовсе не аскетичное общество. Наоборот, это общество всё большего и большего расширенного потребления. И вне расширенного потребления капитализм жить не может просто, он загибается. А вот этот вот мирской аскетизм – он противоречит расширенному потреблению. Спрашивается: кому продавали свои товары вот эти вот замечательные аскетичные протестантские предприниматели? Если все аскеты и все довольствуются необходимым? Неувязочка! Довольно неприятная для теории Вебера. Но услуга оказана, и, тем не менее, Вебер вот великий, самый великий социолог человечества.
Вебер оказал ещё одну услугу. Его теория на самом деле конкурирует с марксизмом. Марксизм тоже объясняет возникновение и развитие капитализма. У Вебера своя теория. Вебер ни в коем случае марксистом не был. Он достаточно уважительно относился к Марксу, но сам он развивал свои теории вне марксистского контекста.
Теперь, всё-таки, надо сказать о том, как же всё-таки нам, православным, следует относиться к теории Вебера. У меня была когда-то статья, лет десять назад, она называлась «Блеф "Протестантской этики"», «протестантской этики», в кавычках, поскольку подразумевалась статья Вебера. Слово «блеф» – оно не очень удачное. Сейчас бы я сказал, не «блеф», а «подлог». Потому что, все-таки, определенная логика в рассуждениях Вебера есть. И, кстати, именно эта логика, великолепно изложенная – она впечатляет людей. У нас фанатов Вебера много. Вот человек прочитал Вебера, понял его, восхитился его логикой и стал его фанатом – здорово же написано! Советую вам его работу все же самим прочитать, и вы поймете, что значит, вообще, ученый, что значит наука.
В чем же подлог? Вообще-то, протестантизм – это, по сути дела, такая оранжевая революция в религиозной области. Протестанты – они как бы начали снова создавать христианство, чуть ли не с чистого листа. Они отвергли все, что до этого времени наработала христианская мысль, будто бы не было полтора тысячелетия работы христианской мысли, не было споров, не было ничего. «Творю все новое» – вот лозунг протестантов. В том числе было отвергнуто многое. Если традиционная христианская мысль все-таки ценит добрые дела, то у протестантов идея спасения одной верой. Если традиционная и католическая и православная церковь верят в христианскую мистику, в таинство, в благодать, то у протестантов это просто минимизировано. Таинство у них, по сути дела – это некие воспоминания о событиях Страстной Седмицы, не более.
И, в том числе, протестанты отвергли и традиционную имущественную этику. В то время, вы знаете, и католичество, и православие уже прочно стояли на умеренной доктрине, которая считает, что, в общем-то, собственность иметь можно, но душой привязываться к ней, быть, так сказать, рабом собственности, ни в коем случае нельзя. Отсюда и возникает такая традиционная христианская имущественная этика. Признавая, что, увы, частная собственность является некой нормой для падшего человека, и православные, и католики отлично понимали, что это страшная сила, что, если эту силу пустить на самотек, она сметете все, и поэтому идее бесконечного приобретательства себе в собственность надо, так или иначе, поставить барьер. Этот барьер в общепринятой доктрине был во второй части тезиса – что привязываться к богатству, так сказать, работать на бесконечное увеличение богатства – это грех. Протестантизм эту идею отверг. Протестанты считали, что католики, которые придумали индульгенции, все погрязли в сребролюбии, а у нас будет все не так. Настоящий протестант работает ради Бога, он аскет, и поэтому, так сказать, опасности того, что он погрязнет в сребролюбии, нет.
Это было, в общем-то, большой ошибкой, ибо этот, якобы, более высокий нравственный уровень протестантов был только на словах. Этот мирской аскетизм протестантизма был более желанием, чем действительностью. В самом деле, идея работы ради Бога – идея замечательная, идея очень правильная, но идея очень высокая, исключительно высокая. И она может быть реализована только в условиях общественной собственности. А протестанты – они, собственно, об общественной собственности не говорили. Боже упаси, никогда речи об этом не шло. Наоборот, именно, в протестантской среде родилась идея святости частной собственности. У католиков этого не было.
В условиях частной собственности во всю силу работает первый закон Златоуста, мертвая петля Златоуста: богатство раздувает любостяжание, любостяжание приводит к еще более большому богатству, которое еще более раздувает любостяжание. Таким образом, петля раскручивается и человек набирает себе все больше, больше и больше. Вот этой опасности протестанты легкомысленно не видели. Сам Кальвин, будучи начальником в Женеве, с легкостью разрешил взимать процент. Любой! Само католичество разрешало взимать проценты, но небольшие: на уровне трех-пяти процентов, не более. А здесь любой процент. Естественно, в Женеву ринулся народ, который занимался ростовщичеством. Женева быстро стала одним из центров развития капитализма. Но и петля Златоуста стала работать вовсю. И идея работы ради Бога – она очень быстро, просто мгновенно заменилась идеей работать ради наживы, работать ради денег, работать ради прибыли. Получилось так, что идея божественного призвания в своей профессиональной деятельности только открыла шлюзы, что можно было заниматься предпринимательской деятельностью: пожалуйста, занимайтесь сколько угодно. Но двигателем капитализма, тем не менее, стала самая банальная нажива, которая и раскручивала колесо капитализма. И на самом деле доказать, что капитализм возник из побуждений спасения в вечности, Веберу так и не удалось.

 Отправлено: 11.08.14 13:38. Заголовок: http://chri-soc.naro..

http://chri-soc.narod.ru/mol_socializm-kak_tradicia.htm

Александр Молотков
Социализм как традиция
Когда говорят о возрождении России, то так или иначе подразумевают под этим восстановление ее державного величия в масштабах Советской России, ставшей безусловной вершиной русской истории. Любые иные мерки и ориентиры кажутся неубедительными и воспринимаются не иначе как деградация. Поэтому, чтобы сохранить национальное самоуважение, а с ним и надежды на историческое возрождение, нужна не заявленная властью “модернизация” останков былой роскоши — а новый проект не меньшего масштаба!
И это не вопрос технологии, а идеологии. Советская эпоха была велика в первую очередь именно в своих смыслах и целях, и лишь потом, как следствие, в своем державном могуществе. Восстановление этих смыслов и целей на новом уровне национального самосознания и должно стать новой матрицей российского возрождения. Необходимо выделить и идеологически подтвердить все базовые ценности и само существо советской цивилизации, придав ему современный, одухотворенный и вдохновляющий облик.
К сожалению, понимание этого вопроса в политологическом и общественном сознании в последнее время явно смещается в сторону упрощения — к сведению тайны советских достижений к исключительной роли Сталина. Зачастую здесь даже скрывается все тот же “комплекс антисоветизма”, парадоксально прикрытый именем Вождя народов. Не случайно Сталин сегодня становится консолидирующей фигурой для самых разных идеологических и социальных групп: коммунистов и монархистов, радикальных националистов и кремлевских “неоконсерваторов”. Потому что Сталин как Символ советской державности снимает идеологические вопросы! Однако не упускаем ли мы при этом главного, уходя от причины к следствию? Ведь исторический процесс в своем направлении задается не личностью (гениальной или бездарной), а доминирующей идеей и энергией масс. Личность лишь организует процесс, олицетворяя собой идею. Поэтому сегодня важно восстановить Идею советской эпохи, перевести ее на новый уровень исторической актуальности.
Если отвлечься от вороха идеологических штампов, то сущность советской эпохи — в идее справедливого общества. Именно она вдохновляла советский народ на многочисленные подвиги и жертвы. Для всякого здорового сознания эта идея и доныне остается в силе, и поэтому уверенно может быть заявлена как основа стратегии возрождения. В привычном мировоззренческом плане идея справедливого общества — это идея социализма, и нет смысла искать для нее новые формы. Необходимо наполнить ее новым содержанием.
Само явление социализма требует переосмысления. За ним скрывается нечто значительно большее, чем привычная рационально-материалистическая догматика марксизма (справедливое распределение, диктатура пролетариата и т.д.). Социализм существовал задолго до Маркса и будет, несомненно, существовать после, ибо выражает собой правду традиционного общества!
Принято считать, что социализм — это явление эпохи Модерна. И в историческом смысле можно с этим согласиться. Однако, если посмотреть глубже, то социализм выступает как реакция Традиции на Модерн, представленного в первую очередь разрушительной экспансией капитализма. В системе буржуазного мира социализм знаменует именно нравственную революцию как возвращение к фундаментальным началам социальной справедливости, без которых невозможно общество. Если бы не существовало социалистической альтернативы в мировоззренческом и историческом измерениях, то капиталистический мир давно бы заблудился в джунглях социал-дарвинизма.
Не случайно в православных кругах общепринятым считается утверждение о функции удерживающего, выполняемой советской Россией по сохранению мира от либерально-потребительского беспредела. Но в чем существо этого “удерживающего” с духовной точки зрения? Может ли оно быть чисто механической преградой мировому злу без внутренней сопричастности Истине? Существо это в нравственной природе и правде социализма как традиционно организованного общества! И сегодня разрушительному либерализму, выпустившему на свободу все мыслимые пороки человеческого индивидуализма, может противостоять только твердая воля организованного традиционализма. Социализм в своем существе — это единое общественное бытие, и лишь в контексте “общего бытия” сама нравственность имеет смысл.
Либеральная битва за “права человека” давно уже перешла все границы разумного и прямо ведет к социальному разложению. “Когда все предъявляют свои права и никто не берет на себя обязанностей, мир на глазах превращается в ад”, — писал А.Панарин. Чтобы избежать этого “ада”, который ощутимо и зримо уже проникает в российский социум на всех уровнях социальных отношений, необходимо восстановить авторитет и приоритет общества в его высшем метафизическом смысле. Человек по природе социальное существо, и свобода личности во всех проявлениях (экономических, политических и мировоззренческих) должна быть подчинена формату общества — в этом существо традиционализма.
Да, социализм явление тоталитарное! Но и само понятие “тоталитаризм” обрело свой содержательный (негативный) смысл лишь в контексте “победившего либерализма” XX в., оттеснившего традиционное общество на задворки истории. Существо же вопроса состоит в том, что всякое традиционное общество принципиально и органично тоталитарно! Эта “тоталитарность” определяется полной соподчиненностью личности императиву общества как высшему субъекту права, этики и морали, сакрально освященному традиционной религией. В этом смысле понятия “традиционное” и “тоталитарное” в контексте либерализма есть синонимы, и можно смело говорить о том, что социализм — это явление традиционное! В нем проявилось стремление истории сохранить патриархальную правду общественного бытия в условиях либерально-капиталистической экспансии. Отсюда многочисленные параллели между Традицией и социализмом: между традиционной религией и общественной идеологией, самодержавной властью и централизованным планированием, народной общинностью и производственным коллективизмом, всеобщей государственной повинностью и принципом служения обществу. Всё это имеет глубокий подтекст традиционализма, и только завалы политизированных штампов мешают понять непреходящую правду и социальную благость исторического становления социализма.
Сегодня мы можем это сделать вполне независимо. Будучи не ограниченными ни постулатами “единственно верного учения” марксизма-ленинизма, ни тем более “страшилками” русофобской в своей основе либеральной пропаганды. Пришло время поднять знамя социализма как символ утверждения Традиции в условиях постиндустриальной цивилизации XXI века. Как путь сохранения нравственных начал человеческого бытия на фоне прогрессирующего глобально-либерального разложения.
Тем более, что в основе социалистических идей лежит фундаментальное для русской цивилизации христианской начало! Это достаточно очевидное обстоятельство, к сожалению, часто снисходительно опускается из рассмотрения, как якобы второстепенное и условное. С одной стороны, адепты ортодоксального (атеистического) коммунизма не желают видеть в числе “великих источников” коммунизма своих идеологических конкурентов — религиозную традицию христианства, а с другой, сами христиане не могут признать атеистический (и богоборческий) социализм как свое порождение — в лучшем случае считая его проявлением хилиазма и “ереси утопизма”. Правда остается посередине. И именно нам сегодня предстоит поднять на уровень актуальности эту лежащую под спудом времен, затоптанную и гонимую со всех сторон правду. Без нее нам просто не выбраться из своего цивилизационного тупика.
Правда же состоит в том, что социализм и христианство глубоко и неразрывно связаны в духовном, социальном и историческом измерениях. Христианское учение о личности и коммунистическое учение об обществе имеют глубокое еще не освоенное единство и не раскрытую перспективу. Их видимое мировоззренческое расхождение определяется в первую очередь самой духовно-материальной природой мира, ее эволюционным отражением в становлении человеческой цивилизации. В этой системе координат, как и в самой русской истории, социализм оказывается земной проекцией христианства, его материализованным “атеистическим” полюсом. В рамках линейной логики данное обстоятельство может трактоваться как исчерпание русской идеи (и русской истории). Однако на уровне диалектики это имеет значительно более оптимистический горизонт: православие и социализм в русской истории предстают как тезис и антитезис, что с неизбежностью подразумевает дальнейший мировоззренческий и исторический синтез!
Именно здесь начинается Будущее. Оно находится не “снаружи” нашего политического времени, в форме тех или иных западно-ориентированных преобразований, а “внутри” русской истории, в глубине ее исключительного духовно-мировоззренческого потенциала. Наша история идеологически распалась в XX веке между православием и социализмом — здесь же, в этом зияющем пространстве истории, находится и вход “внутрь” — в аутентичную перспективу будущего. Только отсюда мы можем продолжить свою историю, соединив её в единое целое.
Иных вариантов нет. Исчерпала себя материалистическая версия социализма, но на наших глазах теряет энтузиазм и волна “православного возрождения” на либерально-рыночной основе. Это закономерно: реальных перспектив для “симфонии” церкви и либерально-капиталистического мира кроме апостасийного варианта не существует! Об этом убедительно свидетельствует опыт Запада. В этих условиях путь православно-социалистического развития остается последним и одновременно неисчерпаемым резервом русской пассионарности.
Думается, если бы не радикальный переворот 90-х, то движение России само развивалось бы именно в этом духовно-гуманистическом направлении — при сохранении социальных завоеваний социализма и одновременном восстановлении в общественном сознании истин христианства. Все предпосылки для этого были. И это был бы лучший, безболезненный для истории вариант. Однако некто «третий», владеющий “технологией истории”, в состоянии неустойчивой идеологической бифуркации резко перевел стрелки русской истории в сторону западно-либерального выбора. И казалось бы, удалось… Но явная ложь лишь обнажила правду! Очевидный провал либерального курса, катастрофически опустившего Россию на уровень слаборазвитых стран, однозначно требует возвращения российского общества на путь национальной Традиции. В русле сегодняшних реалий и исторической диалектики это и означает путь христианско-социалистического синтеза. Жесткая историческая необходимость требует сформулировать эту идеологическую альтернативу предельно четко, заявив ее в качестве стратегического алгоритма общественно-политических преобразований.

 Отправлено: 05.09.14 21:50. Заголовок: http://chri-soc.naro..

http://chri-soc.narod.ru/O_christ_ponimanii_fomacii.htm
Николай Сомин

О христианском понимании общественных формаций

Введение

Даже поверхностный взгляд на современную социологическую науку позволяет увидеть, что она практически полностью находится под пятой американской социологии (или более точно: социологии западной, но идущей в фарватере американской). Будучи верной служанкой капитализма, американская социология всячески избегает серьезного обсуждения проблемы общественных формаций, которая ранее стояла главной в ряду социологических проблем человечества. Американская социология подразумевает, что есть только одна общественная формация – капитализм, и собственно тут и обсуждать нечего. А поэтому она уводит нас во всевозможные проблемы малых групп, общественного статуса индивида, гендера и пр. – всего, что не касается общественных формаций. Фактически американская социология является определенной формой манипуляции сознанием, выраженной в форме научного знания.
Впрочем, проблема общественного строя настолько важна, что совсем оставить ее без внимания современная социология не может. Да и американская социология тоже не могла, но всячески стремилась ее извратить. Так, появилась схема Тоффлера [1]: аграрное общество, индустриальное общество и постиндустриальное общество (на западе она считается непререкаемой). Или схема Карла Поппера [2]: тоталитарное общество, открытое общество. Или идеи Д. Белла [3] об информационном обществе. Вроде бы речь идет об общественных формациях, но везде происходит подмена идей солидарности и справедливости либо техницизмом, либо либерализмом. Хотя и классическая марксова схема общественных формаций (первобытно общинный строй, рабовладение, феодализм, капитализм, а затем могучим ураганом все это сметается и появляется коммунизм) далеко не удовлетворяет христианскую мысль – уж слишком все это материалистично и даже механистично. С точки зрения христианской мысли все это неудовлетворительно. В рамках христианской социологии проблема общественных формаций должна решаться на базе основных христианских ценностей и обязательно в христианском ареале, т.е. в странах и народах, выстроивших свою культуру на основе христианства.
В настоящей работе автор ставит своей целью дать вариант решения этой задачи. При этом предполагается сконструировать классификацию обществ, отражающую прежде всего духовную сторону человеческой природы. В работе [4] предложена предварительная классификация. В настоящей статье эта концепция расширяется и уточняется.

Координаты рассмотрения

Лицо общественной формации определяется ее идеологией. Под идеологией понимается комплекс идей, побуждающих людей объединяться в общество того или иного типа. Запрет на рассмотрение идеологии в американской социологии является просто приемом, чтобы протащить одну идеологию – идеологию культа денег, мамонизм. Важно отметить, что именно идеология характеризует общественную формацию – форма государственности принципиальной роли не играет, и поэтому в качестве параметра классификации не участвует.
Может быть, еще более важно, что идеология является духовным феноменом. Она двигает людьми не силой, а мыслью. При этом идеологию условно можно разделить на две составляющие:
· мировоззренческую и
· социально-экономическую.
Основанием выделения именно этих аспектов служит основная заповедь христианства. Ибо первая составляющая отвечает на вопрос любви к Богу, вторая – любви к ближнему. И как неразрывны эти заповеди в христианстве, так же связаны эти составляющие в идеологии – их нельзя рассматривать независимо, поскольку они влияют друг на друга, образуя единый сплав – крепкий или рассыпающийся, целебный или радиоактивный.
Мировоззренческую позицию пока мы будем характеризовать двумя значениями (напомним, что мы рассматриваем христианский/постхристианский мир):
«Христианство». Это означает, что христианская вера является мировоззрением большинства граждан и христианская церковь, исповедующая Христа как Бога, играет важную, социообразующую роль в обществе. Однако такое было в истории далеко не всегда. Человечество теряло веру в Творца, перенося свое упование на творение – человека. В результате мировоззрение приобретало иную форму:
А именно форму светского гуманизма, где человек является «богом», мерой всех вещей. Это мировоззрение подразумевает секулярность, атеизм и упование на науку как источник истины.
Что касается социально-эконоической оси, то на наш взгляд ее лучше всего характеризует именно тип собственности. Вновь подчеркнем, что тут нет возврата к материализму. Ибо форма собственности – духовная категория, определяющая определенные формы взаимоотношений между людьми, прежде всего – отношения любви, солидарности и антагонизма, ненависти. Мы вводим только две градации: Частную собственность на средства производства и Общественную собственность на средства производства, не рассматривая всевозможные промежуточные случаи.

Базовый « четырехугольник»

Отложив на абсциссе формы собственности, а на ординате – типы мировоззрения, мы имеем четыре точки пересечения. которые соответствуют четырем идеологиям, каждая из которых порождает особый социальный строй. Подробно они рассмотрены в [4], и поэтому ограничимся краткой их характеристикой.
Сначала о социумах, мировоззренческой основной которых является христианство.
Сотериологическое общество (СО). Его мировоззрение – вера во Христа; тип собственности – частная. Это общество, где духовная власть Церкви сочетается с сильным государством, так что христианская вера сливается с государственной идеологией. Эта идеология – спасение в вечности, которое мыслилось как индивидуальное усилие, вопреки социальной реальности. А эта реальность характеризуется частной собственностью и, как следствие, значительным имущественным расслоением. Поскольку мировоззрение тут вступает в противоречие с социальной составляющей, то христианство остается храмовым и отчасти бытовым, не выплескиваясь в повседневные социальные трудовые отношения. Сотериологическое общество существовало в Византийской империи, средневековых государствах Западной Европы и долгое время в России.
Христианский социализм (ХС) – это общество, где основную социообразующую роль играет Христианская Церковь, а экономический строй характеризуется общественной собственностью. Общественная собственность, будучи по сути дела проекцией христианской нравственности на социальную сферу, позволяет христианству выйти из храма и стать идеологической основой всех сторон жизни общества, включая трудовые отношения. Христианство и социализм не только совместимы друг с другом, но предназначены Господом как духовная и материальная стороны единой жизни общества в Боге. Христианский социализм – реальная цель на пути нашего общественного преображения.
Светский гуманизм, как мировоззренческая основа в зависимости от социальной составляющей тоже приобретает различную окраску.
Если наличествует частная собственность (и ее неизбежное следствие – тотальный рынок), то светский гуманизм превращается в религию денег. И тогда возникает
Мамоническое общество (МО) – общество светского гуманизма, но частной собственности. Там власть денег тотальна. Ныне мамоническое общество господствует практически во всем мире.
Если побеждает общественная собственность, то светский гуманизм приобретает характер стремления к неопределенному светлому будущему. Тогда возникает
Коллективистское общество (КО). Оно характеризуется сочетанием светского гуманизма и общественной собственности на средства производства. Это особый тип духовности, с которым мы хорошо познакомились в советский период и который тогда превратился в религию. Возникла и соответствующая церковь – КПСС. Это была попытка сформулировать «естественный закон», ибо по апостолу Павлу «дело закона у них написано в сердцах, о чем свидетельствует совесть их и мысли их» (Рим.2,15). Хотя многое было просто взято из христианства, но отсутствие Бога в светском гуманизме неизбежно приводило к обожествлению человека и его дел – «мы покоряем пространство и время, мы – молодые хозяева земли». Коллективистское общество было в СССР и отчасти в странах социалистического содружества.
Указанные четыре общественные формации образуют как бы базовый «четырехугольник» – в их рамках по большей части вращалась общественная теория и практика. Отметим, что все типы формаций причастны России. Три из четырех – СО, МО и КО были пройдены Россией за какие-нибудь полтора века. А четвертый – христианский социализм – является русской идеей, к которой Россия стремится в течение всей своей истории.

Апокалиптические формации

Но ограничиться только «четырехугольником» было бы неверно – необходимо рассмотреть и возможные типы, так или иначе предсказанные христианскими пророчествами, и в частности – Откровением Иоанна Богослова. Дело в том, что процесс разделения добра и зла, отделения пшеницы от плевел, постоянно идет, и для характеристики будущих, описанных в Апокалипсисе, состояний общества потребуются полярные, крайние мировоззренческие позиции. Их мы назовем «церковь любви» и сатанизм. Первая из них характеризуется пламенной верой во Христа и не декларациями, а реальной, нелицемерной любовью членов общества к Богу и ближнему. Второе же (сатанизм) есть расчеловечивание, уничтожение человека как ценности и выплескивание на историческую арену темных, инфернальных сил. Это время антихриста, время его печати.
Казалось бы, появляется еще четыре возможных общественных формации. Но церковь любви никак нельзя мыслить совмещенной с частной собственностью. И наоборот, сатанизм, расчеловечивание только и может укрепиться на земле на основе мамонизма, т.е. тотальной частной собственности. Поэтому Апокалипсис дает нам два новых общественных строя, а именно:
Христократическое общество (ХО). Это общество-Церковь. Это общество, где любовь реализуется во всех его сферах. Разумеется, общество любви совместимо только с общественной собственностью. Реализация такого общества в большом масштабе возможно только при явном присутствии и действии Господа.
Общество зверя (ОЗ). Тут сатанистская религия совмещается с частной собственностью. Общество зверя осуществится в последние времена, когда «два зверя» из Откровения наложат «начертание зверя» на лоб или руку (Откр.13,16), в результате чего жизни подавляющего большинства людей станут зависеть от воли «первого зверя». Это будет «посткапиталистическое» общество с криминальной экономикой и тяжелейшей тиранией.
Таким образом, «четырехугольник» превращается в «пропеллер» – фигуру из шести общественных формаций, представленную на Рис .1.



Рис.1. Схема общественных формаций.
ХО – христократическое общество
СО – сотериологическое общество
ХС – христианский социализм
МО – мамоническое общество
КО – коллективистское общество
ОЗ – общество зверя.

Два «христианских социализма»

Приведенная схема позволяет лучше уяснить понятие христианского социализма. Дело в том, что зачастую под христианским социализмом понимают общество любви. Однако это не так. В нашей схеме общество любви (ХО) и христианский социализм (ХС) разведены и являются разными общественными формациями.
Христологическое общество – это общество очень высокой нравственности, общество праведников, объединенных нелицемерной любовью, общество, где отсутствуют эгоисты, не способные к проявлению любви. Такое общество в больших масштабах немыслимо без явного присутствия Господа, который произведет сепарацию овец от козлищ (Мф.25,31-46). Это Царство Боже, сошедшее на землю. В Апокалипсисе оно изображается в виде символа Тысячелетнего Царства «И царствовали со Христом тысячу лет» (Отк.20,4) или символа Нового Иерусалима (Отк,21,2). Христологическое общество придет только с наступлением эсхатологических событий.
Христианский социализм качественно ниже. Это общество, где имеет место христианская идеология и христианская государственность. Но это отнюдь не общество праведников, поскольку никакого разделения на представителей добра и представителей зла в нем нет. Пшеница в нем растет наряду с сорняками и прополка еще не совершилась. И поэтому там любовь сосуществует с эгоизмом, хотя и придушенным и не позволяющим себе нагло править людьми. Поэтому это общество, где заповеди Христовы составляют костяк идеологии, общество справедливости, общество, где трудятся и понимают ценность труда, общество, где нет и не может быть олигархов. Христианский социализм – это лучшее, чего может достичь человечество в «текущей» обычной истории. И мы должны надеяться, что ХС будет непременно у нас в России реализован, хотя бы на короткое по историческим меркам время.

Трансформации

Переходы между общественными формациями являются трансформациями общества, совершающимися либо постепенно, эволюционно, либо путем революций. Важно отметить, что нет никакого «железного» закона, вынуждающего историю совершать те или иные трансформации. Переходы в другое общественное состояние объясняются не развитием производительных сил, как в марксизме, а происходящими в обществе духовными процессами, когда содержание (нравственно-духовный уровень общества) стремится воплотиться в наиболее подходящую форму мировоззренческих установок и общественных отношений.
Рассмотрим ряд трансформаций, в принципе возможных в рамках предлагаемой модели.
Переход СО-МО из сотериологического общества в мамоническое. Это наиболее массовая трансформация, произошедшая со многими и многими нациями в новое время. В нейтральных терминах – это переход от традиционного общества к индустриальному, хотя с нравственной точки зрения она представляет собой спуск вниз. Россия тоже его испытала во второй половине XIX века. Обратный переход МО-СО чают все наши консерваторы. Однако представляется, что при сохранении капиталистического способа производства такой переход крайне проблематичен.
Переход СО-ХС от сотериологического общества к христианскому социализму – его все время ждал Господь от Византии, но не дождался – византийское общество так и не смогло свою храмовое христианство распространить на трудовые отношения Кажется, именно это желал сделать Златоуст в Константинополе, когда призывал своих прихожан последовать примеру первохристиан и обобществить свое имущество. Впрочем, от России этот переход тоже ожидался, но революция пошла по другому пути. Обратный переход - – спуск в долину с высокой вершины – в принципе возможен.
Переход МО-КО от мамонизма к коллективистскому обществу возможен в результате социалистической революции (кровной или бескровной). Русская революция 1917 была именно таким переходом. Обратный переход КО-МО явился причиной гибели СССР в 1991 г.
Переход СО-КО из сотериологического общества в коллективистское – его примером является тоже октябрьская революция 1917 г. Хотя Россия к этому времени уже находилась в состоянии МО, но все же полного перехода к М не было – Россия находилась в промежуточном состоянии и многие черты сотериологического строя еще не были тогда уничтожены. И поэтому переход СК явился цивилизационной катастрофой:- изменился и способ производства, и отношение к вере. Обратный переход КО-СО – опять-таки мечта многих патриотов в советское время; поэтому они и поддержали контрреволюцию 1991 г.
Переход КО-ХС от коллективизма к христианскому социализму – это был естественный путь эволюции советского социализма: партия должна была отбросить доктрину атеизма и объединить свои усилия с Церковью. К сожалению, этот путь не реализовался. Обратный переход ХС-КО – атеистическая революция – теоретически возможен, но пока говорить об этом рано.
Переход МО-ХО от мамонизма к христократии возможен только под действием сугубой благодати в последние времена. Хотя не исключено, что капитализм упадет еще до эсхатологических времен (гибель вавилонской блудницы). Обратный переход в принципе возможен – вызревание критической массы зла и срыв. Кто знает, может быть об этом повествует апокалиптическое пришествие Гога и Магога после Тысячелетнего царства.
Переход ХС-ХО – «будьте совершенны, как совершен Отец ваш небесный». Это путь к Новому Иерусалиму, к обществу любви, который возможен только явным действием Христа.
Наконец, переход МО-ОЗ из мамонизма в общество зверя – этот процесс начинается на наших глазах. Мамона оказывается лишь средством исполнения страшного замысла духовного уничтожения человечества.

Позиция Церкви по отношению к различным общественным формациям

В работе [5] были описаны парадигмы церковного отношения к собственности. Важнейшими из них являются три:
· святоотеческое учение (общая собственность выше частной);
· «умеренная доктрина» (собственность допустима, но прилепляться к ней душой – грех) и
· «протестантская этика» (богатство и собственность – положительные христианские ценности).
При этом отмечалось, что при попытке соотнести эти парадигмы с христианскими конфессиями, это удается сделать только для пары протестантизм – протестантская этика. Однако соотнесение может быть более полным, если церковные парадигмы сопрягать с общественными формациями. Тогда:
· святоотеческое учение соответствует христианскому социализму;
· умеренная доктрина соответствует сотериологическому обществу;
· и наконец, протестантская этика соответствует мамоническому обществу.
Объяснение тут лежит на поверхности: Церковь всегда стремилась так или иначе приспособиться к тому обществу, в котором она существует. Такой конформизм является необходимостью – надо налаживать отношения с властями, надо сохранять и умножать паству и т.д. Поэтому, живя в определенном социальном строе, Церковь начинает лояльно к нему относиться, и эта лояльность выливается в соответствующую церковную парадигму.
Это соответствие особенно ярко выступает, если вопрос рассмотреть с исторических позиций. И святоотеческая и «умеренная» позиции родились еще в период гонений, когда христианство не было государственной религией, причем святоотеческая позиция превалировала. Однако с началом константинопольского периода Церкви, когда она вступила в «симфонию» с государством, началось противостояние этих доктрин, которое достигло максимума при жизни св. Иоанна Златоуста – великого апологета святоотеческой позиции. Но после гибели Златоуста святоотеческая доктрина стала уступать «умеренной» и вскоре практически сошла на нет. Это и не удивительно: Византия прочно стала сотериологическим обществом, для оправдания которого пригодна именно «умеренная» доктрина. Так и не сумев достичь в своем социально-духовном развитии христианского социализма, Византия бесславно кончила свое существование. В Европе же началась трансформация СО-МО, которая привела в конце концов к победе мамонического строя, что и вылилось на Церковном уровне в преобладание протестантской этики.
Однако, как быть с оставшейся вершиной (КО) базового «четырехугольника»? Видимо, КО существовало слишком короткое для Церкви время, чтобы она смогла ясно сформулировать соответствующую парадигму. Тем более это верно для двух будущих апокалиптических обществ: ХО и ОЗ.
Впрочем, история еще не кончилась, и поэтому в дальнейшем можно ждать появления новых церковных парадигм, соответствующих оставшимися вершинам.

Литература

1. Э. Тоффлер. Третья волна. – М: АСТ, 2010. – 784 с.
2. Поппер К. Открытое общество и его враги (в 2-х томах). — М.: Феникс, Международный фонд «Культурная инициатива», 1992. — 448+528 с.
3. Белл Д. Грядущее постиндустриальное общество. — Москва: Академия, 1999. – 783 с.
4. Н. Сомин. Трансформация общества: очерк христианской социологии. http://www.chri-soc.narod.ru/transformacia_obshestva.htm
5. Н. Сомин. Три парадигмы имущественной христианской этики и судьбы России. Тезисы. http://www.chri-soc.narod.ru/paradigm2.htm


19.08.14

 Отправлено: 06.09.14 11:35. Заголовок: Н.Сомин пишет: пере..

Н.Сомин пишет:

цитата:

переход МО-ОЗ из мамонизма в общество зверя – этот процесс начинается на наших глазах.

Этот процесс уже вовсю идёт с момента крушения традиционного общества, когда на место Бога пришли деньги, которые вскрыли все поля, ещё не охваченные товарно-денежными отношениями и заменили собою всё. и процесс этот приводит к утрате личностной сущности человека, его субъективации. Только бизнес и ничего ЛИЧНОГО! вот это и есть субъективация. и секулярный гуманизм и коммунизм вне Бога это фарисейство и законничество чистейшей воды, и никогда, никогда мы не найдём себя в себе, в любимой - да, в Господе - да. все учения аппелирующие только к разуму и вере в человека обречены на закономерное собственное отрицание причём в рамках их же аксиоматики)) человек без веры в Бога, взыскания сакрального - это звероскотина, жаждущая власти и денег, не поддающаяся исправлению. и весь 20 век тому доказательство.

 Отправлено: 09.09.14 17:20. Заголовок: http://chri-soc.naro..

http://chri-soc.narod.ru/vni_bessistemnaya_blagotvoritelnost.htm

Николай Сомин

Вокруг неплюевских идей. I. «Бессистемная благотворительность»

Русская религиозная философия все время стремилась к осмыслению социальных явлений. Причем всегда социальный вопрос рассматривался с христианских позиций. Наши философы упорно шли к созданию исключительно важной области богословия – христианской социологии, т.е. учения о социуме с христианских позиций. И как это ни удивительно, наиболее впечатляющие, значительные результаты были получены не известными философами, имена которых у всех на слуху: Соловьевым, Булгаковым, Бердяевым, Франком, а мыслителем, имя которого только начинает завоевывать признание – Николаем Николаевичем Неплюевым. Этот выдающийся человек был создателем знаменитого Крестовоздвиженского Трудового Братства, сочетавшего в себе строгую православную веру, образцовое ведение хозяйства и братскую жизнь на основе общей собственности. По всей черниговщине гремели с/х школы Неплюева, в которых помимо прекрасного образования преподавались еще несколько богословских дисциплин, а всем школьникам прививалось сознательное отношение к Богу. Братство просуществовало более 40 лет, и каких! – первая и вторая русские революции, первая мировая война, гражданская война, первые годы советской власти, коллективизация. И всегда Братство сохраняло свой удивительный православно-коммунистический строй.
Но Неплюев известен не только этим. Он – замечательный религиозный философ, вдумчиво осмысливающий социальную жизнь с точки зрения веры во Христа. Если другие наши мыслители в этой области высказали лишь ряд интересных мыслей и обозначили свои приоритеты, то Неплюев четко сформулировал ряд очень емких фундаментальных идей, которые в совокупности составляют стройную религиозно-философскую систему, которая, на наш взгляд, должна составить основу христианской социологии. Выработанная им социальная философия удивительна по своей глубине, цельности и христианской выверенности и намного превосходит все сделанное другими мыслителями.
Мы рассмотрим только три идеи Неплюева – для краткости мы их назовем «бессистемная благотворительность», «любовь, принуждение и корысть» и «обособление от зла и злых». Но каждая из них сама по себе разворачивается в целую философию и требует серьезного изучения и обсуждения.

Спор о «бессистемной благотворительности»


После того, как неплюевское Братство стало на слуху у широкой общественности (это произошло примерна на рубеже XIX-XX веков), в него устремилась масса народу – посмотреть на это чудо и узнать, как живут братчики. И многие православные были неприятно удивлены тем, что Братство не занимается благотворительностью. «Как же так? Ведь милостыня – первейшая добродетель христианина» – говорили они и, кончено же, горячо доказывали Неплюеву его ошибку. Однако для них оказалось неожиданностью, что Неплюев имел на этот счет свое хорошо продуманное мнение. Обычную для христиан милостыню, когда богатый спонсор жертвует средства тому или иному просителю, он называл «бессистемной благотворительностью» и резко критиковал, противопоставляя ей братскую жизнь, ради организации которой можно и нужно выделять средства. Он писал:
"Мы не находим полезным благотворить окружающему населению, давая даром пользоваться угодьями, скотом, орудиями и вообще достоянием Братства, что было бы с нашей стороны именно той бессистемной, не упорядочивающей жизнь на добрых началах, благотворительностью, которой мы не сочувствуем, от которой и перешли к братской правде" /1:22/.
«Братская правда», т.е. организация жизни христиан на братских началах, включая общую собственность – вот разумная благотворительность, достойная христианина, а вовсе не бросание монеток нищим или даже значительное денежное подаяние:
"Рутинное отношение к благотворительности так укоренилось, что даже люди доброй воли сомневаются в том, что лучше, - разумная или неразумная благотворительность. Более того, сомневаются даже, можно ли разумную благотворительность назвать вообще благотворительностью, в одинаковой ли степени она душеспасительна, что лучше, - дать денежную подачку, оказать материальную поддержку, или на всю жизнь стать честным братом для человека, всю жизнь слить с его жизнью, братски помогая становиться ему достоянием Божиим" /2:3/.
"Из рутинного понимания благотворительности не только не вытекает систематическая деятельность в направлении организации жизни на братских началах, но даже деятельность эта становится невозможной: труды, нравственные силы и все материальные средства уходят без остатка в пучину моря житейского" /2:4/.
Да и меру любви при «бессистемной» благотворительности Неплюев, по сравнению с братской любовью, оценивает довольно низко. Однако эти доводы нисколько не колебали мнение его оппонентов. Неплюев иронично писал:
«Со мною не только спорили, но самоуверенно поучали меня противному, устно и печатно говорили: Какое же это милосердие, воспитывать детей народа, любя их, как своих детей, призывая из обособиться в трудовое братство, представляющее из себя одну семью? Это «свои» и любить их, значит любить только любящих вас. Вот если бы вы вместо этого, не обособляясь, всем без различия проповедовали и благотворили, мы бы признали, что вы действительно христиане и действуете в духе христианского милосердия. Нам говорят, следовательно, поступайте, как поступали христиане 2000 лет, доведя христианский мир до позорного хаоса современной жизне-действительности. Не осуществляйте христианской правды, а проповедуйте ее, как ее 2000 лет проповедовали. Не осуществляйте правды братства в жизни, а заботьтесь исключительно о материальных нуждах ваших ближних» /3:52/.

Братская жизнь и милостыня


Прав ли Неплюев? Вопрос и сейчас вызывает затруднение. Тем более, что его оппоненты вообще не признают в братских отношениях никакой любви к ближнему, или, если и признают, то считают ее чем-то ущербным по отношению к милостыне: мол, братчики любят только «своих», а настоящий христианин любит всех и доказывает это тем, что всем благотворит. Для них милостыня выше братства. Но так ли говорит Писание и святоотеческое предание?
В Новом Завете братство понимается как скрепленная навеки дружба. И неспроста этот вид любви уподобляется кровным братским узам. Сам Христос признает своих учеников братьями:
49 И, указав рукою Своею на учеников Своих, сказал: вот матерь Моя и братья Мои; 50 ибо, кто будет исполнять волю Отца Моего Небесного, тот Мне брат, и сестра, и матерь (Мф.13,49-50)
ибо один у вас Учитель - Христос, все же вы – братья (Мф.23,8).
Для выражения братской любви употребляет Он и другое слово – «друзья»:
Сия есть заповедь Моя, да любите друг друга, как Я возлюбил вас. 13 Нет больше той любви, как если кто положит душу свою за друзей своих. 14 Вы друзья Мои, если исполняете то, что Я заповедую вам. 15 Я уже не называю вас рабами, ибо раб не знает, что делает господин его; но Я назвал вас друзьями, потому что сказал вам все, что слышал от Отца Моего. (Ин.15,12).
Суть же братской любви в единстве. Именно этого хочет Спаситель от людей и возводит такое братство в идеал жизни, уподобляя его единству лиц Пресвятой Троицы:
да будут все едино, как Ты, Отче, во Мне, и Я в Тебе, так и они да будут в Нас едино (Ин.17,21).
И завет Христа об этом единстве в любви исполняют апостолы при организации Иерусалимской общины:
И они постоянно пребывали в учении Апостолов, в общении и преломлении хлеба и в молитвах. (Дн.2,42).
Все же верующие были вместе и имели всё общее. (Дн.2,44).
У множества же уверовавших было одно сердце и одна душа; и никто ничего из имения своего не называл своим, но всё у них было общее. (Дн.4,32).
Единение не только в евхаристии, но и в общей собственности – вот необходимые признаки братской жизни.
Милостыня же в Новом Завете рисуется несколько иначе. Яркий пример – эпизод с впавшим в разбойники (Лк.10,30-37). Безусловно, самарянин сделал доброе дело, и Господь его одобряет. Но братьями пострадавший и самарянин не стали – может быть потом они даже так и не встретились. Да, милостыня – добродетель. Господь говорит:
Итак, будьте милосерды, как и Отец ваш милосерд. (Лк.6,36)
Продавайте имения ваши и давайте милостыню (Лк.12,33)
Блаженны милостивые, ибо они помилованы будут (Мф.5,7).
Но нигде Спаситель не выдвигает милостыню в качестве идеала христианской жизни, как это Он делает относительно братского единства.
Святитель Иоанн Златоуст полностью подтверждает такой взгляд. Он чрезвычайно восторженно относится к жизни первохристиан в Иерусалимской общине. Причем, он сравнивает эту жизнь с братской и особо отмечает общую собственность как условие такой благодатной жизни:
«А причиною такого согласия, скрепляющею любовь их и столько душ соединяющею в одно, было презрение богатства» /III:257/.
"Это было ангельское общество, потому что они ничего не называли своим (...)Видел ли ты успех благочестия? Они отказывались от имущества и радовались, и велика была радость, потому что приобретенные блага были больше. /IX:73/.
"Видишь как велика сила этой добродетели (общения имений), если она была нужна и там (т.е. в Иерусалимской общине). Действительно, она - виновница благ" /IX:112/.
"Как в доме родительском все сыновья имеют равную честь, в таком же положении были и они, и нельзя было сказать, что они питали других; они питались своим; только удивительно то, что, отказавшись от своего, они питались так, что, казалось, они питаются уже не своим, а общим" /IX:110/.
А вот к обычной милостыне отношение у великого святителя несколько иное. С одной стороны, среди святых отцов нет никого, столь высоко ставящего милостыню:
"Милостыня есть царица добродетелей, весьма скоро возводящая людей на самое небо и лучшая защитница" /II:326/.
«будем прилагать великое усердие к милостыне, потому что иначе невозможно достигнуть царства небесного» /III:283/.
Но с другой стороны Златоуст замечает, что в Царстве Небесном милостыни уже не будет, ибо там нет нищих:
"Сделаем душе золотое ожерелье, то есть милостыню, доколе мы здесь. Ибо когда пройдет сей век, тогда уже не будем творить ее. Почему? Потому что там нет бедных, там нет денег, там нет нищеты. Пока мы дети, не лишим себя сего украшения. Ибо как с детей, достигших мужеского возраста, снимают прежний наряд, и надевают на них другой: так и с нами. Там милостыня будет уже не из денег, а какая-то другая, гораздо большая. Посему, чтобы нам не быть без той, постараемся сею украсить душу" /XI:222/.
Бедные и богатые – беда, болезнь нашей земной жизни, и милостыня является лекарством, елеем, который человечество возливает на раны, нанесенные имущественным неравенством. Причем лекарство это не радикальное. Недаром Златоуст замечает, что милостыня более полезна подающим, чем принимающим:
"Бог предписал заповедь милостыни не столько для бедных, сколько для самих подающих" /X:211/.
"Часто я говорил, что милостыня введена не для принимающих, а для подающих, так как последние приобретают наибольшую пользу" /XI:344/.
Милостыня – это паллиатив, который лишь уменьшает боль от ран, нанесенных любостяжанием, но не лечит корень болезни. Поэтому, будучи чисто земной добродетелью, материальная милостыня не сподобляется стать вечной ценностью.
Есть у обычной милостыни и другая проблема – тщеславие от сделанной подачки. Поэтому Евангелие строго предупреждает: милостыню надо давать тайно:
У тебя же, когда творишь милостыню, пусть левая рука твоя не знает, что делает правая, чтобы милостыня твоя была втайне; (Мф.6,3).
Златоуст же о тщеславии в деле милостыни говорит не раз:
"Тщеславие и везде пагубно, но особенно в делах человеколюбия, так как здесь оно является крайней жестокостью, извлекая себе хвалу из чужих бедствий и почти ругаясь над живущими в нищете" /VII:724/.
"Но ты хочешь слыть между людьми милостивым? Что за прибыль? Прибыли никакой нет, а вред бесконечный, так как те самые, кого ты призываешь в свидетели, отнимают у тебя, как разбойники, сокровища небесные, или лучше сказать, не они, а мы сами разграбляем свое стяжание и расточаем свое богатство, хранящееся в горних обителях. Вот новое бедствие, новое, необыкновенное зло! Чего не истребляет моль, чего не похищает тать, то разграбляет тщеславие!" /VII:725/.
Однако этой опасности была лишена, как считает Златоуст, братская жизнь в Иерусалимской общине:
"Так как они не смели отдавать в руки (апостолов) и не с надменностью отдавали, но приносили к ногам их предоставляли им быть распорядителями и делали их господами, так что издержки делались уже как из общего имения, а не как из своего. Это предохраняло их и от тщеславия" /IX:113/.
Таким образом, Писание и Предание недвусмысленно говорят, что братство во Христе выше милостыни, даже щедрой. Кстати, этот взгляд опровергает бытующий еще со времен Климента Александрийского (III в.) «аргумент от милостыни» в пользу частной собственности: мол, поскольку милостыня – высшая добродетель, а творить милостыню можно только из своего, то частная собственность является крайне желательной для христианского образа жизни. Однако, если, как мы выяснили, братская жизнь выше милостыни, то более желательной для подлинной христианской жизни является именно общая собственность, без которой о братстве можно говорить только условно.

Бессистемность милостыни


В последней цитате из Златоуста обращает на себя внимание, что первохристиане предоставляли право распоряжения собранной собственностью апостолам. Иначе говоря, имущественная жизнь общины была организована через Церковь. Златоуст вообще считал, что Иерусалимская община – плод милостыни, но милостыни особой: очень щедрой (отдать все), осуществляемой всеми членами общины и главное, осуществлявшейся организованно, путем передачи всего имения в руки Церкви. Вот такая милостыня, по Златоусту, преображает жизнь.
Для Неплюева момент организации добра имеет первостепенное значение. Острие его критики милостыни направлено на ее спонтанность, просто передачу средств без ясной цели. В результате огромные средства расходуются бесцельно и уходят в песок. С его точки зрения обычная «бессистемная» благотворительность – просто выбрасывание денег на ветер:
"Целая жизнь, самые большие состояния - ничто в деле вычерпывания этого моря зла и скорби" /4:71/. Или так: бессистемная благотворительность - путь "вычерпывания ковшиком моря зла и страданий" /5:14/.
Главный недостаток обычной милостыни в том, что она не направлена на преображение жизни. Просто даются средства, которые принимающий как правило разбазаривает впустую или даже во вред себе. Такая милостыня является лишь паллиативом, скорее заглушающим совесть дающего, чем реальным средством помощи. Да, она умягчает душу дающего, но чаще возгревает в нем тщеславие, славолюбие, желание прослыть среди людей добрым благотворителем. Духовные плоды от такой милостыни невелики, а социальные последствия ничтожны. Никакого преображения социальной жизни при бессистемной благотворительности совершиться не может. Неплюев писал:
"На деле это любовь до крайности близорукая, настоящая апофеоза близорукости сердца. Бессистемная благотворительность, даже самая искренняя, основанная на чувстве сердечного участия, живой жалости - только паллиатив, не только не подготовляющий лучшего будущего, не организующий жизнь на началах добра и любви, но, напротив, часто вредный, усыпляя совесть, покрывая грязь и безобразие жизни цветами совсем неестественными, несоответствующими "основам" этой жизни... Это настоящее вливание вина нового в мехи ветхие" /4:70/.
Новые мехи – это по Неплюеву форма христианских трудовых братств. На их организацию и нужно направить все силы общества, в том числе – и средства богатых спонсоров. Как считал Неплюев, трудовые братства – это современный вариант Иерусалимской общины (отличающийся лишь тем, что в братствах организовано производство). Только так жизнь современных христиан может быть согласована с главной заповедью Христа: люби Бога и ближнего.
Поэтому Неплюев упорно отстаивал от критиков свое мнение. И думается, что принципиально он был совершенно прав. Другое дело, что на практике он проводил свой взгляд слишком ригористично. Неплюев говорил, что мы рады принять в наше Братство любого, кто хочет жить по-братски. Но в том-то и дело, что на самом деле люди не хотят такой жизни. Их идеалы совершенно другие: выстроить крепкое хозяйство, подкупить землицы, нанять рабочих для ее обработки, завести торговлю – в общем «выбиться в люди». И для этого они с удовольствием готовы принять любую безвозмездную помощь. Окрестные же крестьяне, видя такую постановку дела, обижались на Неплюева, подозревали его в тайной выгоде для себя. А когда началась первая русская революция – пытались разграбить братские имения. Думается, что более мягкая политика общения с крестьянами, с учетом их немощей, включая и определенную «бессистемную благотворительность», дали бы лучшие результаты: крестьяне основательнее бы разобрались в намерениях Неплюева, а там – глядишь – и попросились в Братство.

Дисциплина любви


Однако противники Неплюева выдвигают следующий аргумент. Любовь христианская – это всегда жертва. Творя милостыню, податель жертвует свои честно заработанные средства. А что жертвует человек, вступающий в Трудовое Братство? Ведь он наоборот только получает и живет уже на всем готовом. Где же жертва?
Конечно, и в братстве не обходится без материальной жертвы. У Неплюева вновь поступающий братчик должен был отдавать в Братство все свое имение. Хотя надо сказать, что в Братство в основном поступали очень молодые люди – выпускники неплюевских с/х школ, у которых за душой ничего не было.
Но дело вовсе не в материальной жертве. На самом деле, входя в братскую семью, человек жертвовал очень многим? Чем же? Своей свободой. Надо сказать, что жертва свободой ради любви – явление массовое. Женщина раньше жила свободно, ходила, куда хотела. Но вот у ней появился ребеночек, он кричит, просит есть, и мать не может и на пять минут отойти от своего дитя. Она совершенно сознательно и добровольно отдала свою свободу за любовь к своему ребенку. Юноша хочет быть военным, защищать Родину от врагов. Поступая в армию, он тоже сознательно и добровольно принимает всю армейскую дисциплину, резко ограничивающую его свободу. Наконец, подвижник, поступая в монастырь, опять таки сознательно и добровольно принимает на себя весь строгий монастырский устав. Он смиряется, жертвует своей свободой ради любви к Богу. Впрочем, он надеется, что свобода возвратится к нему, но уже другая – в Боге. Так что думать, что можно любить и одновременно быть свободным как ветер – несколько наивно. Нет, хотя бы часть свободы любящему надо отдать ради любимого, смирить себя. Но свободе это только на пользу: любовь стреноживает свободу, вводит ее в рамки и не позволяет ей превратиться во вседозволенность. Хотя парадокс в том, что решение отдать за любовь свою свободу должно приниматься абсолютно свободно.
Вот и поступающий в Братство отдает часть своей свободы, вводит ее в определенные рамки, смиряет свое «я» ради братства, а точнее – ради любви к людям, это братство составляющим. Это на самом деле нелегкая жертва, жертва на всю жизнь, на которую решались далеко не все. Хотя в школах Неплюева каждый ученик проходил интенсивный курс христианской любви, но в Братство поступала только примерно половина выпускников – остальные предпочитали не отдавать свою свободу ради сомнительной, как они думали, перспективы жизни в братстве и уходили на заработки в мир.
Неплюев добродетель смирения своего «я» ради братской любви называет «дисциплиной любви». Эту добродетель он ставит очень высоко:
"Человечество страстно желает свободы и не хочет понять, что никакая свобода невозможна без дисциплины любви, когда из любви к добру и ближним при свете этой любви к добру не хотят делать зла и тем становятся способными пользоваться безграничной свободой, не злоупотребляя ею" /6:8-9/.
Человек, имеющий дисциплину любви, обуздал ради любви свою свободу и тем самым обезопасил себя от самочинного употребления ее во вред другим. Это качество совершенно необходимо для жизни в братском коллективе. Оно является как бы букетом из лучших и наиболее трудных христианских добродетелей: смирения, терпения и, конечно же, любви. В воспитании дисциплины Неплюев видел одну из главнейших задач своих школ, и все время объяснял братчикам важность этого понятия. Неплюев всегда подчеркивал, что дисциплина любви есть следствие основополагающего для христианина принципа – служения Богу. Надо сделать себя «достоянием Божиим», – говорил Неплюев, – т.е. не просто любить Бога, а исполнять Его волю, сделаться как бы его орудием в деле преображения мира. Только тогда с полной ясностью высветятся и высота братской любви и необходимость ее достижения через дисциплину любви.
+++++
Так, отталкиваясь от, казалось бы, спорного и экстравагантного понятия «бессистемной благотворительности», неплюевская мысль двигает нас к постижению самых глубинных соотношений между христианской любовью и социальной жизнью человека. И эта связь находит свое воплощение в идее Трудового Братства.
Но Братство – лишь локальная община, т.е. небольшая частичка общества. А по каким же законам идет жизнь «больших» социумов – государства, нации, цивилизации? Для уяснения этой проблемы у Неплюева тоже есть несколько очень ценных мыслей. Но об этом в следующей части нашего повествования.

Литература

1. Н.Неплюев. Жизненное значение трудовых братств: церковное, государственное и общественное. Беседа для друзей и врагов. Спб., 1905. - 26 с.
2. Н.Н.Неплюев. Вера, милосердие, благотворительность; вооружения и самозащита. Сергиев-Посад. 1908. - 72с.
3. Неплюев Н.Н. Путь веры. – Сергиев Посад, 1907. – 160с.
4. Н.Н.Неплюев. К лучшему будущему. Собрание сочинений Н.Н. Неплюева, т3. – С.3-84.
5. Н.Н.Неплюев. Письмо к духовенству. Киев. 1905г. - 20с.
6. Н.Неплюев. Воззвание к друзьям свободы и порядка. Спб., 1907, - 16 с..
I-XII. Творения святого отца нашего Иоанна Златоуста, Архиеписко-па Константинопольского, в русском переводе. тт. I-XII. С.-Петербург. Издание С.-Петербургской Духовной Академии. 1894-1911.


21.08.14

 Отправлено: 11.09.14 16:14. Заголовок: http://chri-soc.naro..

http://chri-soc.narod.ru/vni_lubov_prinujdenie_i_korist.htm

Николай Сомин

Вокруг неплюевских идей. II. «Любовь, принуждение и корысть»

Проблема прогресса


Русская мысль много дискутировала о проблеме общественного прогресса. Высказывались совершенно противоположные мнения: прогресс необходим и благотворен, и наоборот, прогресс губителен для духовной жизни. Последнее особенно часто утверждали наши христиане: духовного прогресса в человечестве нет, скорее – регресс, а технический прогресс только закабаляет человека, погружая его в мнимый комфорт, а на самом деле вытравляя из него остатки духовности. Технический прогресс, развитие науки, из века в век происходящие, они ставят в вину падшести человеческой и сатанинским силам, стремящимся погубить человечество. И к соображениям этим, безусловно, следует прислушаться.
Но несмотря на все предостережения человечество упорно идет по пути научно-технического прогресса. Нет ли здесь очень веской, необоримой причины? Есть, и она на поверхности. Нация, цивилизация, страна, которая останавливается в своем прогрессе, неизбежно сходит с исторической арены – ее уничтожают более продвинувшиеся по пути прогресса конкуренты. И все правители это прекрасно понимали, причем, независимо от исповедуемого ими мировоззрения или социального строя. Наиболее ярко это выразил Сталин в 1931 г: «Мы отстали от передовых стран на 50–100 лет. Мы должны пробежать это расстояние в десять лет. Либо мы сделаем это, либо нас сомнут».
Увы! «закон прогресса», подоплекой которого является циничное «сильный побеждает слабого», непреложен, он действует с беспощадной неотвратимостью. И хотя в порядке чуда власть силы иногда и преодолевается (вспомним, например, неоднократные заступления за русскую землю Владимирской Божией Матери), но все же прогресс остается повседневным законом падшей земной жизни. И в своей истории Россия не раз, узрев свою технологическую отсталость, бросалась догонять Запад. В этом смысле и Петр I и Сталин – безусловные благодетели России.
Отметим, что Неплюев отнюдь не чурался прогресса. Он пытался организовать политическую «Партию мирного прогресса», ратующую за Трудовые братства как путь развития России. А в своем Братстве он постоянно внедрял самые совершенные по тем временам технологии: десятипольный севооборот, английские высокопроизводительные породы скота, различного рода с/х технику – сеялки, молотилки, трактора. В братстве был телефон и электрическое освещение. Отсюда и производительность и качество продукции всегда были на высоте.
Таким образом, прогресс (экономический, технический, научный) – суровая необходимость выживания, какие бы негативные моменты он не нес. Закон прогресса надо исполнять – иначе гибель. Трезвый взгляд Н.Я. Данилевского на геополитику, считавшего, что человечество развивается как совокупность отдельных цивилизаций (он говорил – «культурно-исторических типов»), соперничающих между собой и сменяющих друг друга на исторической арене, ныне полностью подтверждается. Да и вековая звериная ненависть Запада к России, о которой предупреждал Данилевский – тоже. Конечно, лучше бы единство человечества в духе В.С. Соловьева. Но реальность не такова. Для христиан нет сомнения, что все это – следствие падшести человеческой. Но пока она в этом мире не преодолена, и с ней надо считаться.
Обычно христианские социологи оценивают общество по такому критерию: насколько его устроение способствует спасению. Это совершенно справедливо, но недостаточно. Необходимость исполнения «закона прогресса» делает актуальным и другой критерий: устойчивость общества в геополитической гонке цивилизаций. Этот критерий выводит проблему лучшего строя из безвоздушного пространства абстрактных рассуждений и погружает ее в реальную атмосферу истории. Поэтому в этой статье проблема лучшего общественного строя рассматривается с точки зрения обеих критериев.

Три силы Неплюева


Но какая сила движет отдельными людьми на труды во благо прогресса? Ведь сама по себе опасность национальной гибели на это дело сподобит лишь немногих. Помните у Достоевского: «Свету ли провалиться, или вот мне чаю не пить? Я скажу, что свету провалиться, а чтоб мне чай всегда пить». Так что же все таки заставляет крутиться колеса прогресса?
И тут мы обращаемся к наследию Неплюева. Он считал, что существует только три силы, которые двигают общество, заставляя его следовать по пути прогресса. Это: любовь, принуждение (страх) и корысть. Он писал:
"В течение веков не на любви основаны были жизнь, отношения и труд. Основы страха и корысти не могли воспитать в человечестве христианских привычек духовной свободы и устойчивой торжествующей любви. Частое переживание духовных настроений, позорных для христианина, породило позорные характеры, стало позорной натурой, унаследованной нами, как первородный грех, от отцов наших" /1,97/.
"Там где отсутствует единственная истинная внутренняя, добровольная и прочная дисциплина, - дисциплина любви, - там только и возможна дисциплина внешняя, вынужденная, непрочная: дисциплина страха, когда не делают того, что слишком опасно делать, и дисциплина корысти, когда не делают того, что слишком невыгодно... Вторая - основана на праве частной собственности" /2,10/.
Удивительно – всего три мотива! Кажется, что их гораздо больше. Но поразмыслив, мы придем к выводу, что если мотивов, побуждающих личность к действию великое множество, то обществом в подавляющем большинстве случаев движет одна из трех «неплюевских» сил. Правда, с одним уточнением: если стремление к власти считать одной из разновидностей корысти.
Теория трех сил разрабатывалась Неплюевым прежде всего применительно к религиозной сфере – отношению к Богу. И тут неплюевская идея близка известному святоотеческому мнению: человек по отношению к Богу занимает три позиции: либо раба (страшится наказания), либо наемника (ищет максимума будущих благ), либо брата (любит всем сердцем). Но поскольку для Неплюева общественная сфера – тоже, поле битвы между Богом и сатаной, то и для нее все три мотива играют первостепенную роль. Хотя надо сказать, что применение этой идеи к общественным явлениям Неплюевым лишь намечено. Поэтому необходимо неплюевскую мысль дополнять и развивать применительно к современному обществу.
Если дать предварительную оценку, прежде всего поражает огромная глубина и фундаментальность неплюевской идеи «трех сил». Фактически тут постулируется три типа обществ: общество любви (чаемое общество), общество принуждения (тоталитарное общество) и общество корысти (капитализм). И такая общественная классификация не только соответствует христианскому мировоззрению, но и подтверждается всей человеческой историей. Разумеется, в чистом виде общества любви нет, как нет чистого общества корысти или принуждения. Это – некие идеальные типы. Реальное же общество всегда являет собой некое сочетание этих принципов, в разных пропорциях. Впрочем, в неплюевской классификации отсутствует социализм (общество справедливости). Этот факт мы обсудим позже.

Любовь должна быть организована


Для христиан нет сомнения, что единственной благодатной основой общества является любовь. Любовь к Богу и ближнему. Более емко Неплюев формулирует это так:
«Любовь организующая, объединяющая, созидающая, единственная, способная быть основою мирного благоденствия, достигаемого путем мирного прогресса, есть любовь к самому себе, к своей семье, к своим друзьям, к своей партии, к своему народу, к своей Церкви, к науке, к искусству, ко всему при свете любви к высшему добру, к высшей правде, называется ли это высшее добро Богом живым или каким-либо иным религиозным или философским термином» /3,13/.
Тут полезно сделать некоторый комментарий.
Во-первых, Неплюев свободно говорит о любви «к партии, к своему народу», т.е., как некоторые считают, к «номинальным понятиям», не имеющим реальности и тем более не обладающим атрибутом личности. А любовь христианская, де, только личностна, и потому к народу, к стране можно иметь только уважение, но не любовь. Для Неплюева это «противоречие» разрешается легко и просто – это любовь к людям, наполняющим «номинальное понятие».
Во-вторых, он характеризует любовь в социуме как «организующую» и «созидающую». Для Неплюева это принципиально. Он всегда считал, что любовь должна быть хорошо организована – иначе все быстро развалится. И более того, любовь должна быть действенной, и тогда она сама может организовывать, созидать общество. Он писал:
«необходимо стройно организовать жизнь, всю жизнь, во всей ее совокупности, на началах любви, по разумным требованиям логики любви. Без этого нечего и мечтать о мирном благоденствии, основанном на любви» /3,20-21/.
«Люди, отрицающие необходимость или, как граф Толс-той, проповедующие зловредность всякой организации, лишают, таким образом, христиан единственного средства самозащиты от детей мира сего, обрекают их на грустную альтернативу быть растерзанными волками или превратить-ся в волков, чтобы от волков по-волчьи и защищаться. Эта теория анархии христианства только и возможна, пока остается теорией, а на практике оказывается совер-шенно невозможною, что и приводит ее последователей в невылазное болото противоречий» /6,111/.
«до-бровольная дисциплина стройной организации добра и является единственным достойным христиан средством самосохранения, самозащиты, противления злу» /6,111/.
Такую стройную организацию жизни Неплюев и видел в Трудовых братствах:
Трудовое Братство и будет такой стройной организацией добра, убежищем для кротких; при его помощи Церковь может согласовать с верою все стороны жизни и стать во главе того громадного движения к сознательности, которое в настоящее время так часто отрывает от Церкви полезных деятелей" /4,13/.
Однако вопрос об организованности усилий общества (и не только общества любви, но и обществ принуждения и корысти) настолько важен, что необходимо рассмотреть его более внимательно.

Как функционирует общество


Если мы попробуем применить к общественному прогрессу принцип «бессистемной благотворительности» или вообще подход спонтанного взаимодействия между отдельными личностями, то ровным счетом ничего не выйдет. Причем, неважно, будет ли это взаимодействие «бессистемной благотворительностью», добровольным обменом товаров или принуждением более сильной личностью более слабой. Дело в «бессистемности», неорганизованности. Это как броуновское движение: суета и дерганье на микроуровне есть, а движения всего целого вперед нет.
Поскольку любое общество обязано двигаться по пути прогресса (почему – это объяснено выше), то оно действует совершенно другим образом. Общество выстраивает так называемые «институты» – некие общественные системы, обладающие высокой организацией и действующие целенаправленно. И чем выше организованность, тем более успешно действует институт. Например, армия. Нет, это не кучка пусть даже очень храбрых людей. Это высоко организованная система с многообразным иерархическим управлением, обеспечивающим взаимодействие как разных подразделений, так и разных родов войск. Военные об этом прекрасно знают. И чем лучше управление, тем успешнее воюет армия.
Второй пример: экономика. Это не просто люди, обменивающиеся товарами. Это сложнейшая система, включающая производство, финансы, маркетинг, логистику, рекламу и еще много и много чего. Это – экономика капиталистическая. Социалистическая экономика в СССР была гораздо более организованной и целенаправленной системой. Фактически это была единая громадная фабрика в масштабах всей страны.
Кстати, это был огромный, до сих пор мало оцененный плюс социалистической экономики. Именно благодаря высокой организованности она долгое время могла успешно конкурировать с гораздо более массивной (в смысле ВВП) экономикой капиталистических стран. Ее эффективность заключалась, во-первых, в целеполагании на пользу целого, всей страны (а не на пользу отдельных капиталистов), и во-вторых, в отсутствии ненужного дублирования (типа сотен моделей примерно одинаковых компьютеров). Последнее хоть и замедляло смену моделей, но зато резко уменьшало распыленность ресурсов и позволяло создавать невиданную сосредоточенность на прорывных и жизненно важных направлениях (космос, атом, военная техника).
Вся история человечества может быть рассматриваема под углом зрения совершенствования общественных институтов, повышения их системности, организованности, оснащенности техническими средствами. И те страны, которые в этом деле преуспевали, становились мировыми лидерами.
А теперь внимание. Институты – не бездушные машины, они наполняются и движутся людьми. Но форма участия человека в институте может быть разной в зависимости от типа общества – общества любви, принуждения или корысти.
В обществе корысти для включения человека в главный всеподавляющий его институт – капиталистическую экономику – человек должен стать «homo econmicus», человеком экономическим, начать мерить все и вся долларом, мыслить куплей-продажей, прибылью, кредитами и фьючерсами. Материальная выгода, корысть или наоборот опасение остаться без гроша и заставляет его участвовать в институтах такого общества.
В обществе силы человек становится заключенным, за которым следят и которому приказывают надзиратели. Из страха наказания человек подчиняется и работает в рамках институтов этого общества.
Ну а в обществе любви? Там участие в институтах общества называется служением. По любви человек служит общине, народу, нации, государству, Родине, государю, Церкви, Богу. В ответ на это государственные институты тоже ценят служащего, обеспечивая ему достойное существование. Мотив бескорыстного служения и сейчас отнюдь не редкость. Многие именно служат в армии, а не отбывают срок. Масса людей, добросовестно исполняя свои обязанности, служит Родине. В обществе любви мотив служения доминирует.
Служение есть осуществление любви в рамках общества. Если в сфере семейной возможна и даже желательна «бессистемная благотворительность», то в сфере общественной иного способа проявить любовь не видно. Служение и есть по сути дела «дисциплина любви», о которой пишет Неплюев. Ибо служение невозможно без принесения в жертву интересам общества своих личных интересов.
Кстати, именно принцип служения выгодно отличает монархию среди других форм государственной власти. Дело в том, что личность монарха, обладая определенной сакральностью возбуждает у многих и многих чувство восторга, восхищения и поклонения, и люди начинают искренне служить государю. Но поскольку монарх олицетворяет собой всю власть в обществе, то это служение фактически является служением всему обществу.

Принуждение и корысть – что «лучше»?


Только любовь разрешает все общественные противоречия. Она дает верное видение общественных явлений. Неплюев пишет:
"Любовь непременно исцелит нас и от корысти, заставит нас понять весь ужас ожесточенной и ожесточающей борьбы против всех и вся на пользу своего кармана, на пользу личного или семейного эгоизма, приводящего к экономической распыленности, при которой вся жизнь становится биржей, где все покупается и продается, вся жизнь становится школою разврата и все отношения заклеймены позором корыстной борьбы, когда на одного победителя приходится множество побежденных, и громадное большинство этих побежденных ни на йоту не лучше жестоких в своем торжестве победителей, так как все они желают быть победителями, все жаждут борьбы и равно чужды духа мирной солидарности" /5,11-12/.
Отсюда видно, что Неплюев крайне негативно относится к принципу корысти, провозглашаемому капитализмом. Но и к страху, рождаемому принуждением, он относится тоже отрицательно – свобода человека для него непререкаема. Принуждение и корысть являются хоть и совершенно разными, но одинаково нехристианскими силами, стоящими несравненно ниже любви.
Но сказать, что «оба хуже» недостаточно, и поэтому важно задаться вопросом: «что же все таки более приемлемо?». Неплюев на этот сложный вопрос ответа не дает. Но ответ желателен, пусть краткий.
Конечно же, для либералов корысть куда лучше, впрочем, как и для всего Запада. Но мы постараемся выдержать православную точку зрения и рассмотрим вопрос последовательно по выявленным критериям.
По первому критерию – «закону прогресса» – корысть намного превосходит принуждение. Общество корысти в гонке цивилизаций обгонит общество принуждения. Собственно по этому (а не по сентиментальным соображениям свободы) человечество в своем большинстве перешло в своей социальной жизни от принуждения к корысти.
Ну а с точки зрения главного критерия – спасения души? Тут соотношение обратное. Принуждение стесняет тело. Если принуждение связано со страхом наказания, то частично стесняет и душу. Но не индуцирует грех. Однако корысть, вся сфера человеческой деятельности, связанная с меркантильным интересом, является соблазном огромной силы, совратившим миллиарды душ. Златоуст считал, что любостяжание – самый распространенный грех человечества, ему подвержены все: и мужчины и женщины, и старые и молодые, и христиане и язычники. Для христианина самое страшное – попасть в рабство греху. И поэтому как бы неприятна и тяжела была несвобода, в духовном плане корысть страшнее. Мы еще коснемся этого вопроса в связи с обсуждением насилия в СССР.

Социализм и справедливость


Неплюев не включил социализм а свою классификацию обществ, поскольку он не является «чистым типом», а носит компромиссный характер, сочетая в себе несколько принципов. Точнее, таких принципов два: любовь и принуждение. С корыстью социализм борется не на жизнь, а на смерть, осуществляя принцип общей собственности для средств производства. Сам Неплюев к идее атеистического социализма относился отрицательно, считая, что он неизбежно приводит к принудительному тоталитаризму:
"без дисциплины любви, единственной гарантией личной свободы и является именно собственность, и что государственный социализм, если его когда-нибудь осуществит социальная революция, был бы худшим из всех видов рабства, который когда-либо испытывало человечество" /2,10/.
Предвидение глубокое и отчасти верное – принуждение при советском строе было велико. Не видеть ГУЛАГ, а также строгую политическую и трудовую дисциплину – значит закрывать глаза и затыкать уши. Однако с этим принуждением, так рьяно обличаемым как нашими либералами, так и нашими православными, следует разобраться более основательно.
Прежде всего, в СССР существовало много людей, беззаветно и самоотверженно служащих и советской власти и новому социальному строю. Много – слабо сказано. Их было огромное количество. И в Великую Отечественную войну люди проявляли массовый героизм, умирая со словами «За Родину, за Сталина!». И объяснить это тотальным зомбированием невозможно. Нет, служение, как мы выяснили, означает любовь. Значит, помимо принуждения советский строй был основан и на любви. А эта любовь основывалась на правде советского строя, которая заключалась в справедливости. Суть этой справедливости – в труде. Каждый трудится (в меру своих способностей) и получает разное вознаграждение – в зависимости от трудовых затрат. Но был и второй принцип: разница в оплате невелика: в редких случаях – в разы, а как правило – в пределах вилки в 70%. Это было и организованной милостью слабым и умерение аппетитов сильных и шаг к объединению населения в единый народ. Тем самым справедливость стала социальной справедливостью.
Часто делают ошибку, считая, что любовь – это одно, а справедливость – совсем другое. Разница, конечно, есть. Любовь – это всегда жертва, бескорыстная отдача чего-то своего другому. Справедливость же – компромисс между своими интересами и интересами других. В этом смысле выражение «люби ближнего своего как самого себя» является выражением не христианской любви, а справедливости – любовь (а значит и блага) распределяются поровну (с учетом трудового вклада) между мной и другими. Таким образом, справедливость – компромисс между любовью и эгоизмом (любовью к себе). Без любви, пусть и несовершенной, справедливости быть не может.
Поэтому реализация справедливость всегда связана с принуждением. Ибо есть очень много законченных эгоистов, которые хотят благ только лично себе, в ущерб другим. Таких, конечно, заставить любить нельзя – любовь не бывает по принуждению, но можно принудить делиться по правилу справедливости. В результате справедливость становится принципом, на основе которого социализм пытается соединить в одном обществе существование совершенно разных в нравственном отношении людей – альтруистов, служащих народу, законченных эгоистов и людей «средних», не дотягивающих до вершин жертвенной любви, но и не скатывающихся в пропасть полного эгоизма. И поскольку эгоистов много, их больше альтруистов, то строй, поднимающий на своем знамени идею справедливости, неизбежно будет применять те или иные меры принуждения. И это принуждение справедливо – иначе не выжить всему народу. Но, естественно, принуждение вызовет мощную негативную реакцию эгоистов, которые будут вопить и попранной свободе, о тоталитаризме, и в конце концов (их же больше) свергнут строй справедливости, водрузив свой строй корысти, при котором эгоистам живется легче всего.
Так и получилось в Советской России. Только все же Россия – особая цивилизация, и там возникли процессы, несколько изменившие этот сценарий. Особенность России в том, что у нас всегда преобладал слой «средних» (в нравственном смысле) людей – не альтруистов, но и не явных эгоистов. Таково было наше русское крестьянство. А для «среднего» человека принцип справедливости является наиболее приемлемой позицией. И потому русский народ особенно ценил справедливость и искал ее. Так получилось благодаря нескольким обстоятельствам.
Прежде всего, русское православие веками учило народ христианской нравственности, противостоящей тотальной человеческой падшести. Идеал святости хоть и не реализовывался в сколь-нибудь массовом порядке, но мешал опускаться ниже определенной планки. А внимательно прочитанные сочинения Иоанна Златоуста (они были самым любимым чтением на Руси) формировали очень настороженное отношение к богатству.
Далее, суровые географические условия, плохие и нестабильные урожаи никогда не позволяли русскому народу жить зажиточно. «Общество с минимальным объемом совокупного прибавочного продукта» – так характеризует Россию знаток русской деревни историк Л.В. Милов. А в таком обществе торговля развивается плохо – для развития торговли нужен излишек продуктов, а его-то и не было. Правда земли было много, и ею стали расплачиваться за службу – государственную или военную. В результате получилась «раздаточная экономика», когда люди служили, получая за это поместья (с крестьянами, разумеется). А распределение произведенных благ стало стремится к двум противоположным схемам. Либо иерархия немногих «господ», живущих в роскоши и эксплуатирующих множество «рабов» в качестве остального населения. Либо строгое распределение «по правде», «по справедливости». Первая схема реально реализовалась в виде крепостного права. Но народ всегда чаял второй схемы.
В результате выработался тип русского человека, принимающего бедность как неизбежное зло и с большим недоверием относящегося богатству, очень чувствительного к справедливости и правде, привыкшего служить (дворяне служили царю, крестьяне – дворянам) и умеющего переносить принуждение, если оно необходимо для выживания всех (все это – огромные преимущества русского человека перед западным в геополитической борьбе за выживание). Советский строй, как это ни парадоксально, не только сохранил, но даже приумножил все эти замечательные качества, только переменив первую схему распределения на вторую. Однако, разумеется, советский человек («совок» – как презрительно его называли в перестройку) существенно отличается от дореволюционного русского.
Прежде всего – отношением к труду. В дореволюционной России, конечно, очень много трудились. Но сам труд не был в почете. Скорее он рассматривался как наказание человеку за первородный грех. В православной традиции спасались молитвой, постом, милостыней, но не добросовестным трудом. Поэтому дворяне (после манифеста Петра III) предпочитали не служить, а заниматься собственным поместьем или просто бездельничали, и не считали это грехом. В советское время отношение к труду резко изменилось. Поскольку коммунистическая идеология считает, что все блага создаются трудом, то ударный труд был возведен в ранг первостепенной ценности. Вся система не только материальных, но и моральных стимулов основывалась на добросовестном отношении к труду. А уклонение от труда рассматривалось как тунеядство и уголовно наказывалось. Поэтому в жизни советского человека труд, работа становились не только средством личного выживания, но делом жизни, своим вкладом в построение светлого будущего.
Эта очень сильная сторона «совка» в сочетании с исключительно высоким уровнем организации общественного производства были мощным фактором в соревновании социальных систем. Сейчас признано, что СССР выигрывал геополитическую гонку с Западом, в том числе – и в экономической области. И понимая это, Запад старался всеми правдами и неправдами сломать хребет СССР, ликвидировать этот неожиданно оказавшийся смертельным для него социалистический строй.
Это, увы, получилось. И дело тут не только в чудовищном предательстве высшего руководства. При социализме (государственном) все зависит от качества власти. Будет власть честной, ответственной перед народом – будет социализм. Но власть может работать на себя, превращаясь в номенклатуру. Это и произошло при Брежневе – социализм как строй социальной справедливости стал расплываться, уступая место строю, где властвовал не народ, а номенклатурная элита. Иногда этот строй неверно называют «государственным капитализмом». Нет, до капитализма еще было далеко: номенклатура только управляла всей советской индустрией. Но она, естественно, захотела и полного обладания ее на правах частной собственности. Поэтому она активно поддержала предательство Горбачева и насадила уже настоящий капитализм.
Другим важным отличием (уже со знаком минус) советского человека от русского дореволюционного был его атеизм. Неверами были и представители любви и законченные эгоисты, не говоря уже о «средних». Опять-таки не будем утопать в подробностях, почему так получилось. В основном это следствие иудейского генезиса русского социализма, и Россия с кровью и потом мучительно от этого «генезиса» избавлялась. Но атеизм, увы, остался как идеологическое клише. Новую жизнь в социализм может вдохнуть перемена марксистской идеологии на православную. Православная государственность, плюс социалистическая государственная собственность на средства производства – вот составляющие православного социализма.
Впрочем, нужно еще одно: признание нашей Церковью сотериологического значения добросовестного труда. Самоотверженный труд является средством спасения христианина, поскольку на деле реализует заповедь любви к ближнему. Если это будет наконец признано, то такой строй и обеспечит геополитическую победу и будет соответствовать христианским нравственным заповедям.
+++
Ну а общество любви? Оно возможно или нет? И если возможно, то при каких условиях? Вот важнейшие вопрос, на которые должна ответить христианская социология. И ключом к ответ является еще одна идея Неплюева – идея обособления от зла и злых. Но об этом в следующей статье.


Литература


1. Н.Н.Неплюев. Полное собрание сочинений. Т.V. СПб., 1908. Отчеты блюстителя о религиозно-нравственной жизни братства.
2. Н.Неплюев. Воззвание к друзьям свободы и порядка. СПб., 1907, - 16 с..
3. Неплюев Н.Н. Партия мирного прогресса. Ее идеальные основы и жизненная программа. Глухов, Типография А.К. Нестерова. 1906.
4. Н.Н.Неплюев. Трудовые братства. Могут ли долее обходиться без них церковь и христианское государство и как их осуществить. Лейпциг, 1893 г., 24 с..
5. Н.Неплюев. Доклад Глуховскому Комитету Высочайше Учрежденного Особого совещания о нуждах Сельско-хозяйственной промышленности по вопросу о крестьянской общине. СПб. 1903. 39 с.
6. Н.Н. Неплюев. Трудовые братства. Собрание сочинений Н.Н. Неплюева под ред. А.Ф. Малышевского. – СПб: «Профи-Центр», 2007. – С. 7-275.


25.08.14

 Отправлено: 15.09.14 20:50. Заголовок: http://chri-soc.naro..

http://chri-soc.narod.ru/vni_lobosoblenie_ot_zla.htm

Николай Сомин

Вокруг неплюевских идей. III. «Обособление от зла и злых»

Наиболее радикальная из идей Неплюева

В идейном наследии Н.Н. Неплюева очень важное место занимает мысль об обособлении от зла и злых. Это одна из наиболее сильных и радикальных его идей, которой мыслитель придавал исключительное значение. Неплюев возвращается к ней не раз и тщательно ее обосновывает.
«Во всяком деле, – пишет он, – должно быть кем-либо положено начало, и это начало будет обязательно обособлением от тех, кто приступить к этому началу не хочет, предпочитая ему рутину прежде бывшего» /1,229/.
Иначе говоря, бессмысленно начинать дело, не отделившись от его недоброжелателей. Важнейшее из дел – дело любви и братского единения тоже невозможно совершить, не отделившись от зла и злых, которые будут всемерно этому делу препятствовать. И поскольку зло в этом мире сильно, то неисполнение этого принципа обрекает любовь на поражение. Неплюев пишет:
«У любви, если она остается верна са-мой себе, нет и быть не может иного орудия самозащиты, как обособление от зла и стройная организация добра. Требование добрых не обособляться от злых - чудовищно жестоко и неразумно. Это обречение их на пожизненную каторгу» /1,228/.
Принцип отделения от зла и злых – не человеческая выдумка; его провозгласил Сам Господь и неуклонно проводил этот принцип в истории избранного народа:
«Господь, желающий самого тесного общения любви для всего своего творения, приказал временное обособление грешного че-ловечества от царства своего, приказал временное обо-собление народа избранного от всего остального чело-вечества, показал пример временного обособления в пустыне - все это именно как средство ради достижения примирения Творца с творением, ради достижения высшей и теснейшей формы общения» /1,232/.
К несчастью, принцип обособления от зла и злых часто отрицается. Люди, не проповедующие этот принцип – для Неплюева просто пустобрехи, которые любят красиво говорить о добре, но не собираются на деле это добро осуществить:
«Говорить: будем проповедовать, пока все человечество не согласится с нами, пока вместе со всем человечеством мы, ни от кого не обособляясь, не приступим к делу, есть верх самообольщения или наглого обмана. Это время, очевидно, никогда не настанет. (…) это заколдованный круг. Не надо обособления. Будем, ни от кого не обособляясь, всем проповедовать. Пока все не пожелают иного, будем жить общею со всеми жизнью. Мы всех не убедим. Приступить к осуществлению того, что мы проповедуем, невозможно без обособления. Обо-собления не надо. Будем, ни от кого не обособляясь, всем проповедовать и т.д. и т.д. до бесконечности» /1,229/.
В практике своего Братства принцип обособления от зла и злых проводился вполне определенно, что давало повод внешним обвинить Неплюева в сектантстве. Но и внутри Братства, как оказалось, далеко не все были довольны. В 1900 г. в Братстве назревала прямо-таки «оранжевая революция»: несколько наиболее амбициозных братчиков из учителей возмутились отсутствием, по их мнению, свободы и засильем Неплюева и захотели изменить братские порядки. В частности, они предлагали изменить социально-экономический уклад Братства, отменив общую собственность и введя самоокупаемость каждой из Семей (бригад). Казалось, что Братство рассыпается, и Неплюеву пришлось пережить очень тяжелые дни. Но все обошлось: смутьяны ушли из Братства, и оно просуществовало еще 30 лет, постоянно развиваясь и материально и духовно. Неплюев из этого эпизода сделал ряд выводов. И прежде всего тот, что даже маленькая группа несогласных, если большинство не дает ей отпор, может совершенно разрушить большое и хорошо задуманное дело. Недаром апостол говорил: «Малая закваска заквашивает все тесто» (Гал.5,9). Поэтому в случае, когда ставится высокая нравственная цель, как в случае Трудового братства, то обособление от злых должно проводиться особенно тщательно.

Экскурс в Писание

Любая из идей христианской социологии проверяется Писанием. Что же оно говорит? На первый взгляд кажется, что обособление от зла и злых не согласуется с известной евангельской притчей о пшенице и плевелах:
«Царство Небесное подобно человеку, посеявшему доброе семя на поле своем; когда же люди спали, пришел враг его и посеял между пшеницею плевелы и ушел; когда взошла зелень и показался плод, тогда явились и плевелы. Придя же, рабы домовладыки сказали ему: господин! не доброе ли семя сеял ты на поле твоем? откуда же на нем плевелы? Он же сказал им: враг человека сделал это. А рабы сказали ему: хочешь ли, мы пойдем, выберем их? Но он сказал: нет, - чтобы, выбирая плевелы, вы не выдергали вместе с ними пшеницы, оставьте расти вместе то и другое до жатвы; и во время жатвы я скажу жнецам: соберите прежде плевелы и свяжите их в снопы, чтобы сжечь их, а пшеницу уберите в житницу мою» (Мф.13,24-30).
Можно подумать, что Господь против обособления добрых от злых – ведь Он запретил выпалывать сорняки, поскольку вместе с ними можно выдернуть и пшеницу. Однако в притче не даром речь идет о том, что рабы хотят выдернуть сорняки, т.е. уничтожить их. Понятие же обособления у Неплюева иное – он стремится только отгородиться от злых, но ни в коем случае не «выдергивать», т.е. не причинять им зла насильственным действиями. Разница существенная: Неплюев никогда не пытался принуждением изменить мир. Он свято чтил свободу человека и воздействовал на людей только убеждением, предоставляя им самим решать свою судьбу.
Но из притчи вовсе н следует, что Господь так все и хочет оставить. Наоборот, ситуация произрастания плевел и пшеницы вместе не вечна – она останется только до жатвы, т.е. до эсхатологических времен, когда произойдет радикальное разделение, и пшеница будет собрана в житницу Господню, т.е. праведники попадут в Царство Божие, а плевела сожгут (впрочем, кто знает, может быть многие из них тоже спасутся, «но как бы из огня» (1 Кор.3,15)).
Об этом об окончательном отделении добрых от злых, чтобы не возникало никаких сомнений, Господь говорит в Евангелии еще раз, пространно и определенно:
Когда же приидет Сын Человеческий во славе Своей и все святые Ангелы с Ним, тогда сядет на престоле славы Своей, и соберутся пред Ним все народы; и отделит одних от других, как пастырь отделяет овец от козлов; и поставит овец по правую Свою сторону, а козлов - по левую. Тогда скажет Царь тем, которые по правую сторону Его: приидите, благословенные Отца Моего, наследуйте Царство, уготованное вам от создания мира: ибо алкал Я, и вы дали Мне есть; жаждал, и вы напоили Меня; был странником, и вы приняли Меня; был наг, и вы одели Меня; был болен, и вы посетили Меня; в темнице был, и вы пришли ко Мне. Тогда праведники скажут Ему в ответ: Господи! когда мы видели Тебя алчущим, и накормили? или жаждущим, и напоили? когда мы видели Тебя странником, и приняли? или нагим, и одели? когда мы видели Тебя больным, или в темнице, и пришли к Тебе? И Царь скажет им в ответ: истинно говорю вам: так как вы сделали это одному из сих братьев Моих меньших, то сделали Мне. Тогда скажет и тем, которые по левую сторону: идите от Меня, проклятые, в огонь вечный, уготованный диаволу и ангелам его: ибо алкал Я, и вы не дали Мне есть; жаждал, и вы не напоили Меня; был странником, и не приняли Меня; был наг, и не одели Меня; болен и в темнице, и не посетили Меня. Тогда и они скажут Ему в ответ: Господи! когда мы видели Тебя алчущим, или жаждущим, или странником, или нагим, или больным, или в темнице, и не послужили Тебе? Тогда скажет им в ответ: истинно говорю вам: так как вы не сделали этого одному из сих меньших, то не сделали Мне. И пойдут сии в муку вечную, а праведники в жизнь вечную (Мф.25,31-46).
Этот потрясающий текст абсолютно ясно говорит о всеобщем разделении «овец» и «козлищ», сделанное сильной рукой Всевышнего. И причем, совершенно определенно указывается критерий такого разделения – любовь к ближнему, которая весах божественного правосудия оказывается равной любви к Богу: «так как вы сделали это одному из сих братьев Моих меньших, то сделали Мне».

Проблематичность обособления в большом обществе

Итак, если «выпалывать» сорняки запрещено, то запрета на обособление нет. И более того, Господь Сам, причем в глобальном масштабе, такое обособление совершит в конце времен. Ну, а в истории обособление возможно? Безусловно. И прекрасным примером является само неплюевское Трудовое Братство, осуществившее эффективное обособление ради построения общества братского единения. Сама методика обособления была замечательно простой: Братство пополнялось в основном молодыми людьми, прошедшими неплюевские школы, где они получали интенсивный курс христианской катехизации. При этом поступление в Братство было сугубо добровольным: поступала лишь половина выпускников; остальные уходили в мир на заработки (школы Неплюева давали кроме того хорошее с/х образование). Хотя, как показал случай «оранжевой революции», и это далеко не гарантировало попадание в Братство людей высокой нравственности, понимающих, что такое дисциплина любви.
Итак, ясно, что обособление в относительно небольших коллективах (в Братстве было около 500 чел.) возможно и при условии разумной организации дает замечательные плоды. Ну, а в «большом обществе», т.е. в обществе масштаба страны, государства, цивилизации? Возможно ли обособление в большом масштабе?
Грандиозную попытку такого обособления в масштабе большой страны совершили большевики, которые вознамерились оставить одну пшеницу путем изоляции вредных для общества элементов. Но именно такой метод гулаговского «выпалывания» Господь запрещает. И не удивительно, что они наломали дров, поскольку вместе с сорняками было «выполото», т.е. репрессировано изрядное количество угодных Богу людей.
Так как же провести обособление в большом, государственном масштабе? Напрямую, путем физического разделения это сделать чрезвычайно сложно. Общество – единый организм. Люди тесно взаимодействуют друг с другом в единой экономике, культуре, быту и разделить существование хороших и плохих, альтруистов и эгоистов представляется неразрешимой задачей.
Сепарация лучших может осуществляться только косвенным образом, а именно изменением социальных условий. Человечество пыталось для этого применить разные подходы. Так, многие мыслители консервативного направления уповали на сословный строй. Но он скорее «замораживает» ситуацию, затрудняя социальный лифтинг, чем осуществляет обособление. Куда более радикальной мерой был классовый подход, предполагающий, что определенные классы по своему социальному статусу выше, чем другие, и поэтому им надо дать зеленую улицу. Нет сомнения, что классы объективно существуют, и социальные условия, определяемые прежде всего отношением к собственности, вырабатывают у их представителей определенные нравственные особенности. Но определенные в целом, в «среднем по классу». А ведь необходим строго индивидуальный подход, «стрельба по площадям» тут не годится – ведь принадлежность к определенному классу отнюдь не гарантирует, что данный человек альтруист или наоборот эгоист. Ухватывая нечто верное в социальном смысле, классовый подход в применении к индивидуальным судьбам становится инструментом «выпалывания» и приводит к массе трагедий.
Однако жажда реализовать христианский социальный идеал велика и она возвращает нас к эсхатологии, когда Сам Господь совершит необходимое обособление и откроет тем самым путь к Новому Иерусалиму. Неплюев об этом говорил так:
"Дело Божие - воссоздание мирового единства. Это мировое единство и есть христианский идеал ... Идеал этот в полной мере только и может быть осуществлен в Царстве Божием, в дому Отца Небесного, при полном обособлении от зла и злых" /3,35/.
Обособление для Неплюева не частность, а веление Господа, один из фундаментальных мировых законов нравственности, лежащий в основе христианства:
«Господь обособляется от зла и злых, налагая на них проклятие отлучения и свободы от Себя, низвергает Сына денницы, ставшего сатаною, изгоняет из рая согрешивших прародителей, не восстановляет общение благодати ранее искреннего покаяния, апостолы обособляют верующих в христианские общины, воспрещают им всякое общение со злом и злыми, требуют от них изгнания из своей среды вся-кой вредной закваски, с большим трудом допускают в об-щину изменивших, признавая все это не только согласным с христианским милосердием, но и требуя того именно во имя христианского милосердия, которому они оставались неизменно верны, понимая, что именно это нужно как для разумного созидания добра в жизни и христианской правды жизни добрых, так и для проповеди делом спасительного примера для злых» /2,81/.
В глобальном масштабе это может совершиться только в конце времен, когда по Своем Втором пришествии Господь отделит овец от козлищ. Тогда только и будет воздвигнут Новый Иерусалим (Отк.21,3).

Обособление и христианский социализм

А как же нам быть – людям, живущим в истории? Как достичь хотя бы относительного обособления? Думается, что правильный путь противоположен сословности. Надо наоборот уничтожить классы и сословия и создавать такие социальные условия, при которых альтруисту легче подняться по социальной лестнице, чем эгоисту. Тогда добро станет не просто моральной, но и социальной силой. Для этого нет более действенного способа, чем введение общей собственности на средства производства. Но, естественно, необходим некий общественная организация, осуществляющая выбор лучших, наиболее нравственных и патриотичных людей и их продвижение. Мы будем называть ее Кадры. Ясно, что Кадры смогут успешно выполнять свои функции, если они будут следовать основам христианской нравственности, и следовательно должны окормляться Церковью, хотя и оставаясь светской структурой. Такая схема, собственно, и есть христианский социализм. Некоторое подобие такой схемы реализовывалось у нас в СССР, причем в роли Кадров выступала партия (КПСС). К сожалению, атеистическая идеология не позволила ей (партии) понять основные опасности и выстоять против атак западной идеологии.
Если об общественной собственности сказано много, и без ее введения о социализме говорить не приходится, то принципиальная необходимость Кадров остается в тени. А зря: принцип наличия подсистемы Кадров в социалистическом обществе исключительно важен. Важен по двум следующим причинам.
Первая причина обусловлена самой сущностью социализма. Социализм основывается на лучших, светлых сторонах человеческой души. В частности, в основе его социально-экономической системы стоит идея служения – Богу, царю, обществу, Родине, общине. И она отнюдь не предполагает, что люди будут сами стремиться наверх, «делать карьеру», расталкивая локтями других. Поэтому ля того, чтобы социальные лифты работали, и причем поднимали бы наверх лучших, должны очень внимательно работать Кадры, осуществляющие подбор кадров в масштабах всей страны. Иначе наверх быстро вылезут проходимцы и карьеристы.
Вторая причина еще более очевидна. Наличие Кадров – суровая необходимость, если мы от разговоров действительно хотим перейти к христианскому обществу. Причина в том, что новый строй, конечно же, подвергнется многочисленным и яростным атакам темных эгоистических сил, которые будут всячески провоцировать и разжигать греховные стихии. Тут спокойной жизни ждать не приходится. И всегда, когда общество пытается хоть немного подняться над падшестью человеческой, оно будет подвергаться неистовым атакам сил зла. И это – неизбежное следствие не только падшести, но и невозможности провести в большом обществе сколь-нибудь радикальное обособление. В таких условиях отсутствие защитного механизма в виде Кадров обрекает новый строй на быстрое поражение. Хотя следует сказать, что напор темных сил будет так велик, что и наличие Кадров не гарантирует высокой стабильности.
Сам Неплюев, видимо, понимая невозможность решения проблемы тотального обособления предлагал другое решение – организацию сети трудовых братств по всей стране, в каждом из которых осуществляется обособление от злых. А точнее – от эгоистов, думающих только о себе. Это очень мудрое решение, позволяющее с одной стороны добиться определенной степени обособления, а с другой осуществляющее этот процесс совершенно добровольно. И следует отметить, что неплюевское решение вовсе не противоречит схеме христианского социализма, которую мы кратко набросали, а наоборот прекрасно дополняет ее. Действительно, сеть трудовых православных братств является прекрасным примером подлинно христианской жизни для всех остальных жителей. А с другой стороны, возникновение и существование такой сети возможно только при поддержке всего общества, идеология которого приемлет идею братской любви. Без этой поддержки во враждебном обществе создание такой сети братств проблематично. Неудивительно, что из этого проекта Неплюева ничего не вышло.
+++
Православный социализм – лучшее, что может быть достигнуто в общественном плане в этом падшем мире. Он являет максимальное приближение к христианской жизни в рамках большого общества. Но и он не является обществом любви. И более того, реализация православного социализма возможна лишь на короткое (по историческим меркам) время. И принципиальная причина уже выяснена нами: в большом обществе нельзя радикально провести обособление от зла и злых. А общество любви возможно только при отделении любящих от эгоистов. Это произойдет лишь в конце истории этого мира.
Таковы выводы, которые следуют из очень глубокой и подлинно христианской неплюевской идеи обособления от зла и злых.

Литература

1. Н.Н. Неплюев. Трудовые братства. Собрание сочинений под ред. А.Ф. Малышевского. – СПб: «Профи-Центр», 2007. – С. 7-275.
2. Н.Н. Неплюев. Путь веры.// Путь веры. Голос верующего мирянина по поводу предстоящего Собора. – М.: «Культурно просветительский центр “Преображение”», 2010 – 256 с.
3. Н.Н.Неплюев. Вера, милосердие, благотворительность; вооружения и самозащита. Сергиев-Посад. 1908. - 72с.


03.09.14

 Отправлено: 13.10.14 21:36. Заголовок: http://chri-soc.naro..

Николай Сомин. ОБИЖАТЬ ЗАСТАВЛЯЕТ ЛЮБОСТЯЖАНИЕ. Учение св. Иоанна Златоуста о богатстве, бедности, собственности и милостыне. - М.: Современная музыка. 2014, - 262 с.

В монографии обсуждаются имущественные взгляды св. Иоанна Златоуста. Подробно рассматриваются воззрения великого святителя на богатство, любостяжание, бедность (добровольную и недобровольную), право собственности, милостыню. Показывается, что взгляды Златоуста составляют хорошо продуманную высоконравственную систему. Показывается также, что эта система взглядов практически полностью согласуется с мнениями крупнейших святых отцов IV века - Василия Великого, Григория Богослова, Амвросия Медиоланского, Григория Нисского, блаженного Иеронима, Лактанция, в силу чего можно говорить о святоотеческом имущественном учении, вершиной которого и являются воззрения Златоуста. Рассматривается судьба идей Златоуста в последующей истории Церкви, в том числе - Русской. Книга может заинтересовать не только христианских социологов и историков Церкви, но и всех православных христиан.

http://chri-soc.narod.ru/zlatoust_main.html

 Отправлено: 08.03.15 00:20. Заголовок: Социальная правда хр..

Социальная правда христианства. (Предисловие к сборнику статей Н.Сомина «Православный социализм как русская идея»)

Александр Молотков

На рубеже XXI века, как и сто лет назад, в России происходят масштабные тектонические сдвиги. Обрушение воздвигнутой ценой грандиозных человеческих усилий и, казалось бы, незыблемой Советской цивилизации вновь поставило Россию перед вопросом – быть или не быть. Она вновь на историческом перепутье. Как и сто лет назад, поддавшись либерально-капиталистическому соблазну, она потеряла направление собственного развития и на глазах превращается в сырьевой придаток Запада. Ясно, что в этом состоянии она обречена на гибель.
Поэтому так остро сегодня стоит вопрос о национальной идее, способной перевести Россию через барьер исторической бифуркации. Это не просто выбор очередной символической упаковки власти, а вопрос жизни и смерти русской цивилизации как таковой. Чтобы выйти из исторического оцепенения, России необходимо вновь увидеть светлый горизонт Будущего. В этом ключевая задача момента.
Но прежде чем говорить о Будущем, надо разобраться в настоящем. И это сегодня самая трудная задача, ибо взаимное наслоение идеологических смыслов различных эпох обращает в хаос национальное сознание, наполняет его антагонизмами, лишает мировоззренческого единства и, в конечном итоге, воли к жизни. Где тот единый универсальный критерий, по которому можно судить о прошлом, оценивать настоящее, и выбирать будущее? Для православного сознания тут нет вопроса – это евангельская Истина. Но парадокс в том, что даже эта, казалось бы, единая духовно-мировоззренческая платформа не гарантирует единства взглядов. Отношение к той же Советской эпохе в целом, или каким-то ее эпизодам, к советскому социализму может быть во многих случаях диаметрально противоположным. В чем дело?
А видимо в том, что собственно христианский взгляд на историю, на прошлое, зачастую подменяется «слишком человеческим» эмоционально окрашенным восприятием самых внешних проявлений исторического процесса, без попытки осознать существо его бого-промыслительного содержания. А это далеко не одно и то же, отсюда и разночтения.
Так, например, в архиважном для нынешнего перепутья вопросе идеологического соотношения «белого» и «красного» (православия и коммунизма) видят в первую очередь не существо проблемы в ее глубинной духовно-причинной связи, а лишь ее «очевидное» историческое проявление. Разрушение церквей, притеснение верующих, воинствующий атеизм – разве не очевидные факты, однозначно противопоставляющие советский режим и христианство в системе добра и зла? О чем говорить…И православное большинство, к сожалению, так и смотрит… не замечая, что собственно христианское (покаянное) отношение к вопросу здесь совершенно отсутствует, будучи подмененным обыкновенным человеческим осуждением, граничащим с памятозлобием. При том что, в то же самое время это православное большинство может с удовольствием вспоминать о высокой нравственности в советское время, с упоением смотреть советские фильмы и гордиться Великой Победой – не замечая, что здесь есть какое-то странное противоречие. Впрочем, для этих противоречий так же легко находятся объяснения…
И лишь немногие имеют мужество смотреть вглубь, до конца разбирая духовную диалектику явлений. Добираясь до существа вопросов сквозь завалы исторической фактологии, безоговорочные позиции церковных авторитетов и непробиваемую власть «общепринятого» мнения. Один из них автор данного сборника – Николай Владимирович Сомин.
В своих работах, посвященных по существу всегда одному и тому же вопросу – каким же должно быть христианское общество и каков в связи с этим путь России, – он раз за разом уходит с внешнего исторического плана и исследует тайну причинно-следственных связей новейшей русской истории на уровне богословских категорий, оперируя почти исключительно евангельскими и святоотеческими аргументами. Пытаясь судить о сути социальных противоречий новейшей русской истории не по «злобе дня века сего», всегда исполненного антагонизмами и противоречиями, а по правде христианской Истины, как она раскрыта в святоотеческом слове и учении Церкви. Этот «канон» твердой святоотеческой позиции позволяет автору освещать самые неясные уголки общественно-социальных связей, находить истоки социальных нестроений прошлого и настоящего в их отступлении от евангельской Правды.
Если большинству православных достаточно просто одного факта гонений на верующих в начале прошлого века, чтобы однозначно отринуть социализм, (а с ним и все «измы»), как нечто враждебное Православию, то Н.Сомин «зрит в корень», в духовную первопричину трагедии – находя ее в самой Церкви. Ведь по существу «народ революции» (красные) и «народ традиции» (белые) – это один русский православный народ, составляющий фактически само тело русской Церкви. Ведь формально 99% русского общества в канун революции – крещеные члены Церкви. Так что, в соответствии с непреложным духовным законом, надо в первую очередь смотреть внутрь, и искать вину собственную. Следуя этой духовной аксиоме, автор преодолевает «общепринятое» табу умолчания, покрывающее данную область церковного самосознания, и отвечает на самый, может быть, главный вопрос – почему же Бог осудил Свою Церковь на гонения? («По грехам нашим»).
Это действительно тонкая сфера для верующего сердца. Тысячелетнее величие Русской Православной Церкви, ее мученический венец начала XX века делают, казалось бы, противоестественными и чуть ли не кощунственными всякие попытки подвергнуть сомнению ее внутреннее и внешнее достоинство. Но в том и проблема, что принятие «догмата непогрешимости» Церкви, как бы снимающего внутреннюю критическую рефлексию, не позволяет даже обнаружить внутреннее противоречие, признать возможность его существования. И если с этим не справляется собственно церковное самосознание, то в дело вступают факторы исторического Промысла. История сама обнажила скрытое, замалчиваемое и долго не замечаемое противоречие внутреннего состояния Церкви самым суровым образом, как бы ставя нас самим фактом революционной катастрофы перед необходимостью кардинального пересмотра церковно-мировоззренческих позиций рубежа XX века. И Н.Сомин, как одинокий, непризнанный и неофициальный церковный «археолог», это делает, кропотливо разбирая останки фундамента, перебирая фрагменты штукатурки, ища ту исходную причину трагедии, которая привела к крушению Церкви и России.
И надо сказать, при непредвзятом подходе обнаружить роковую трещину в церковном самосознании, приведшей к обрушению единого здания Церкви и России, не трудно. Исторический Промысел перстом русской Революции обозначил этот вопрос самым очевидным, чуть ли не гротескным образом, разделив Россию по линии социального вопроса. Здесь источник всех проблем и поворотов новейшей русской истории – ее напряженный нравственно-мировоззренческий потенциал: богатство и бедность, собственность и эксплуатация, господство и равенство, беззаконие и справедливость, бесправие и свобода, власть и человеческое достоинство. Русская история не может успокоиться иначе, как разрешив эти социальные противоречия с позиции высшей Правды.
Есть масса политических, экономических и научно-философских форм разрешения социального вопроса, по-своему убедительных в рамках собственной системы ценностных координат. Но парадоксальным образом в их числе отсутствует христианское понимание данного вопроса! Убедительное и непротиворечивое с точки зрения евангельской Правды, и в то же время практически применимое к анализу современной социальной проблематики. Эта социальная мировоззренческая недосказанность христианства особенно ощутима в православной традиции, что по существу и предопределило неспособность Церкви повлиять на ход исторического процесса как в начале XX века, так и ныне.
Главное достоинство работ данного сборника в том, что они восполняют этот пробел в православном понимании социума в самом современном и актуальном измерении. Открывая тем самым потенциальную возможность развития российского общества именно в христианском стратегическом направлении.
Исследуя социальную проблематику с позиций евангельского слова, автор обращается к самым первичным, онтологическим основаниям социального вопроса, как они понимаются в святоотеческой традиции. Обнаруживая по ходу рассмотрения немало принципиальных противоречий в церковном учении относительно социума: говоря о «двух взглядах на богатство и собственность», о «борьбе двух имущественных учений» в истории церкви, о забвении подлинной святоотеческой позиции по важнейшим вопросам социальных отношений («Святые отцы о праве собственности»). Предупреждая о крайне опасном сохранении в церковном сознании этих двусмысленных духовно-мировоззренческих противоречий до наших дней. Так как искаженность (нечеткость) церковного взгляда на социальный вопрос сегодня, может обернуться «старческой» эсхатологической слепотой завтра – неспособностью в конечном итоге устоять перед соблазнами антихриста, идущего править миром. Уже сегодня видны угрожающие симптомы подобной перспективы: видимое торжество Церкви на фоне по существу антихристианской социально-экономической действительности не сулит в этом плане ничего хорошего.
Однако социальный вопрос это не просто спорный вопрос общего богословия, имеющий принципиальное значение для учения и судьбы Церкви. Не меньшее значение он имеет и к проблеме личного спасения в современном мире. Человек по природе социальное существо, и он никак не может, даже если бы и хотел, оградить себя от общества в неком независимом «духовном мире». Между ним и обществом всегда существует непрерывная обратная связь, где нравственное состояние общества тотально предопределяет нравственное состояние человека – и наоборот, нравственная позиция отдельного человека способна напрямую влиять на нравственную атмосферу в обществе.
Этот механизм говорит о динамической духовной зависимости между человеком и обществом, по существу предполагая принципиальную возможность его христианского Преображения. И в этом вопросе автор решительно противостоит многочисленной «антисоциальной» партии в Церкви, считающей социальный вопрос излишним и чуть ли не противоречащим делу личного спасения («Личное спасение и социальное преображение»).
Раз за разом автор отрицает эту ложную антитезу современного церковного самосознания, приходя в своем анализе к более позитивному жизнеутверждающему выводу – окружающее поле социальной реальности и духовная область личного спасения неразрывно связаны. Общество есть зона прямой христианской ответственности – место приложения христианской любви. Христианская совесть не может «спать спокойно» в условиях погибающего мира, когда власть мамоны тотально поглощает социальное пространство, вытесняя любовь как базовый фактор человеческого общежития за рамки социальных отношений. Личное спасение в таких условиях крайне проблематично: либо уходи в глубокие «катакомбы» замкнутой приходской жизни; либо смиряйся с духом мира сего, включайся в игру по его правилам.
Преодолевая эту заведомо проигрышную дилемму, автор намечает контуры иного пути – пути коллективного спасения в «сотериологическом обществе», как необходимости последовательного и всестороннего приведения организующих законов социума к единому знаменателю христианской Правды. Если свет Христианской Истины существует, то он должен освещать все бытие христианского мира – его политику, идеологию и экономику. Иначе тьма греховности, прописавшись на «законных» правах в сомнительных социальных формах, способна поглотить реальное бытие христианина практически без остатка – как это и происходит фактически в условиях либерально-рыночного капитализма. Тотальная антихристианская власть мамоны приближается к абсолютной, если в обществе гаснет свет христианства.
Таким образом, социальная тема в христианстве это не профессиональная прихоть бакалавра богословия Н.Сомина, не его надуманная богословская фантазия, а самая что ни на есть животрепещущая проблема новейшей русской истории – вскрытая русской Революцией XX века, развернутая насколько возможно советской эпохой, и вновь висящая дамокловым мечом над судьбой России. Так как именно сегодня, на рубеже XXI века, фундаментальная религиозно-богословская неразрешенность этой проблемы по существу вновь поставила Россию и Церковь на неустойчивые мировоззренческие основания. Рыночный капитализм, мирно покрываемый благосклонным взглядом РПЦ, вновь подрывает важнейшие основы русской цивилизации. Ситуация повторяется: если мы вновь воспользуемся «репринтным» переизданием дореволюционной позиции Церкви по социальному вопросу – новая катастрофа неизбежна.
Поэтому закономерно, что, как и сто лет назад, в общественном сознании, в работах мыслителей и публицистов, и в работах богослова Н.Сомина вновь всплывает тема социализма, как единственно возможного идеологического, политического, и экономического противоядия капитализму. Но всплывает не просто как уже однажды отработанный историей «шаблон», а как новая более светлая социальная идея, исходящая из существа евангельского слова – христианский социализм. И здесь, в проявлении духовно-теоретических предпосылок христианского социализма, автор прилагает максимум исследовательских усилий, разбирая каждый «артефакт» святоотеческой христианской социологии самым дотошным богословским образом. Кому-то эта богословская строгость может показаться излишней, но именно в этой «чистоте жанра» состоит главная ценность работ Н.Сомина – в их логической богословской безупречности, последовательности и принципиальности. Это тот необходимый базовый задел новой православной социологии, на который может в дальнейшем опираться новое поколение православных социалистов.
А то, что время убежденных православных социалистов скоро наступит, не вызывает сомнений. Современный российский кризис, целиком спровоцированный «несовместимой с жизнью» русской цивилизации прививкой капитализма, неизбежно закончится поворотом общества к новому социализму – социализму XXI века, где в качестве базового теоретического основания будет заложена духовная аксиоматика Православного социализма.
У нас нет иного пути, Русская идея обязывает.

2014 г.

http://chri-soc.narod.ru/mol_socialnaya_pravda_ch.htm

 Отправлено: 19.03.15 15:10. Заголовок: Николай Сомин I. Что..

Николай Сомин

I. Что такое христианская социология?

Настоящий цикл статей посвящен христианской социологии – новой дисциплине, возникающей на стыке христианского богословия, социальной философии, истории и социологии. Что же такое христианская социология? Это отнюдь не социология религии и тем более не социология Церкви. Нет, – это специфически христианский взгляд на человеческое общество. Взгляд, который вытекает из глубинных основ христианкой веры и христианского учения о человеке.

Необходимость христианской социологии.
Специфику христианской социологии мы постараемся осветить далее – собственно, об этом все время и будет идти речь. Но сначала необходимо защитить саму постановку вопроса о рассмотрении социальной сферы с православной точки зрения. Дело в том, что ее необходимость оспаривают, причем сразу с двух сторон. Прежде всего, профессиональные светские социологи, слыша о христианской социологии, пожимают плечами – мол, никакого специфически христианского взгляда нет и быть не может. Ибо социология – это наука, а наука одна – это объективный взгляд на мир, познание явлений этого мира, как они есть. Взгляд же христианский будет по необходимости необъективным, а потому ненаучным. Но, может быть, еще больший скепсис демонстрируют сами христиане (точнее – некоторые из них). «Жили две тысячи лет без христианской социологии и дальше проживем. Наши предки спасались, и мы спасемся, – молитвой, постом, послушанием и верой в Бога. Попытка создать какую-то христианскую социологию – ложная цель, отвлекающая от главной цели христианина – приближения к Богу (спасения души)», и их не останавливает даже утвержденные на Архиерейском Соборе 2000 г. «Основы социальной концепции Русской православной Церкви» [1].
Сначала остановимся на сомнениях православных христиан. Они отражают определенный взгляд на мир – взгляд, согласно которому единственная задача в этом мире – личное спасение исключительно через молитву и покаяние. Это взгляд специфически монашеский, который у нас очень почитается и часто считается эталоном христианства. Но универсальным и единственным его считать нельзя. И сами монашествующие учат, что монах – молитвенник за весь мир. Тем более – мирянин, дело которого в этом мире – не только спастись, но и преобразить этот мир (и именно этим спастись). «Основы социальной концепции РПЦ» утверждают: «Ее (Церкви – Н.С.) целью является не только спасение людей в этом мире, но также спасение и восстановление самого мира» [1,4]. Если же мы будем считать, что мы лишь странники на этой земле, то не исключено, что мы просто не выполним замысел Божий о мире и человеке в нем.
Только после создания христианской социологии все здание богословских наук можно считать законченным, Дело в том, что создавая человека, Господь предназначил его не для отдельного, изолированного существования, а для жизни в обществе. По выражению Аристотеля человек – «зоон политикон», существо общественное. Без общества человек не может стать человеком, раскрыть свои потенциальные возможности. Можно даже утверждать, что вне общества человек не может спастись. И этому не противоречат случаи многолетнего отшельничества, поскольку до своего ухода из общества подвижник долгое время в нем жил, воспитываясь как личность. Да и в большинстве случаев такой подвижник возвращался «в мир» или «в общежитие», поскольку любовь к людям не позволяла ему навсегда предаваться созерцанию Бога.
Библия рассказывает нам о древней человеческой истории, в которой действующими лицами являются «народы» – племена, государства и даже огромные империи. Например, Израильское общество, которое было сформировано под воздействием Моисеева законодательства. Иначе говоря, Библия постоянно говорит о движении и взаимодействии социумов. Собственно, это и является содержанием истории. Наш замечательный философ Владимир Соловьев указывает, что вне социального развития вся человеческая история оказывается бессмысленной:
«Если бы человечество представляло собою простую арифметическую сумму отдельных изолированных лиц, то все препятствия к полному осуществлению царствия Божия сводились бы, собственно, к одному: злой личной воле. Все действие Божие в человечестве было бы в таком случае прямо и исключительно обращено на каждую отдельную душу, которая или воспринимала бы это действие и входила в царствие Божие, или отвергала бы его. Решение этого вопроса, безусловно отдельное для каждой души, могло бы произойти вне пространства и времени, всемирная история была бы совершенно не нужна и жизнь – бессмысленна. К счастью, человечество не есть куча психической пыли, а живое одушевленное тело, образующееся и преобразуемое, последовательно и закономерно развивающееся, многоразлично расчленяемое и объединяемое, разнообразно связанное с прочим миром и всесторонне воспримающее дух Божий – не только периферически, но и центрально, не только в единицах, но и в группах, не только частями своими, но и целым. [5,332-333].
Здесь Соловьев особо подчеркивает органический характер общества, о чем еще будет речь впереди.
Человек, как учит нас православное богословие, есть образ Божий. И замечательно, что само общество тоже является образом Божиим. Ведь Бог – это Святая Троица, Три Лица, имеющие общую божественную природу. Иначе говоря, общество как соединение многих человеческих лиц есть образ Троицы, как единения трех Лиц. А Троица – прообраз общества, каким оно предполагалось до грехопадения прародителей. Этим еще раз подчеркивается воля Божия человеку жить в обществе.
Таким образом, христианская социология является необходимой частью христианской антропологии. Но не только. Оценивая социум с точки зрения Бога и Его заповедей, она дает духовно-нравственную оценку социальным явлениям. Наш замечательный русский философ и социолог С.Н. Булгаков «Христианская социология существует - как отдел нравственного богословия» [2] Можно сказать и иначе: христианская социология оценивает все социальные явления с точки зрения греха и добродетели. И именно тут она смыкается с сотериологией – учением о спасении.
Осмыслить роль общества в деле спасения человека, понять смысл и судьбу общественного развития в прошлом, настоящем и будущем, указать духовно-нравственные ориентиры в общественном развитии – вот цели христианской социологии. Почему же она не была создана ранее? Это обусловлено не догматическими, а историческими причинами. С одной стороны, социология осознала себя наукой, имеющей свой особый предмет, только в середине XIX века. До этого она развивалась неявно – под видом психологии или политологии. С другой стороны, Канон церковных наук к тому времени уже давно устоялся, а всегдашняя консервативность Церкви с трудом допускала его расширение.
Однако востребованность христианской социологии необычайно высока, ибо в среде самих христиан существует острая необходимость в осмыслении общественных явлений. И если отказаться от построения христианской социологии, то все равно христиане будут об обществе судить и рядить, но уже либо по чуждым им мирским общественным теориям, либо, – еще хуже, – питаться недостоверными соображениями, разными мифами, в изобилии возникающими в православной среде, попросту говоря, «бабьими баснями» (ап. Павел). Эта ситуация недопустима и должна быть обязательно исправлена.

Сравнение мирской («научной») социологии с христианской.
Но чем же нас не устраивает мирская социология? Ведь она за последнее столетие превратилась в достаточно развитую науку, включает множество теорий, охватывающих практически все стороны общества. На этом вопросе стоит остановиться чуть подробнее.
Современная социология рассматривает себя как науку. Но по неписанным правилам научного исследования оно должно быть безоценочным. Точнее, оценки возможны, но они не должны носить нравственного характера. Можно говорить «больше», интенсивнее», «быстрее», но нельзя говорить «лучше», «хуже». Как только исследователь сбивается на нравственные оценки, то считается, что он выходит за рамки науки. Ведь наука должна быть абсолютно объективна, она должна объяснять то, что реально существует, «как есть». А мораль, с точки зрения научного мышления, субъективна.
Такова парадигма научного исследования, и в социологии она жестко соблюдается. Но человек не только существо общественное, но и существо нравственное. Все его поступки имеют свое измерение на духовно-нравственной шкале «хорошо-плохо». Человек должен стремиться к лучшему (и всегда стремится к этому, только «лучшее» понимая по-своему). Поэтому взгляд на человеческое общество только с позиций чистой, безоценочной науки явно недостаточен. Мало ответить на вопрос «как устроено существующее человеческое общество»; нужно еще показать, каким общество должно быть. Причем второе ничуть не менее важно, чем первое. Ибо, в конце концов, человек сам творит общество, в котором он живет, и, обладая свободой воли, имеет силу его изменять, делать лучше (или хуже). Знание «как есть», без знания «как должно быть», – знание ущербное, половинчатое. Эта половинчатость – органический недостаток современной «научной» социологии. Только совокупное, интегральное знание, включающее научное знание о реальности и нравственное знание о должном, обладает подлинной полезностью для человека, позволяя ему верно ориентироваться в мире.
Но что может дать правильную нравственную установку? Может быть, и в самом деле, мораль субъективна? Нет. Христианское учение утверждает, что мораль от Бога, Им установлена, Им поддерживается, и верные нравственные нормы содержатся в Священном Писании. Поэтому христианство (по сути дела только оно) имеет право давать нравственную оценку общественным явлениям. И не только имеет право, но и должно, обязано это делать. Ибо, созданная Самим Спасителем и водимая Духом Святым, оно содержит истину, в том числе – истину нравственную. Только христианство может задать верную шкалу оценок «хорошо/плохо», только оно может сформулировать общественный идеал, к которому человечество должно стремиться. Поэтому христианская социология должна преодолеть «аморальность» (точнее, «безморальность») современной социологии, не боясь давать христиански выверенную нравственную оценку социологическим феноменам.
Впрочем, не будем столь наивны, считая, что современная социология создается ради чистого знания, пусть и ограниченно понимаемого. Социологи зависят от заказчиков, которые хотят властвовать, а значит – манипулировать обществом. Современная социология – служанка нынешнего либерального капитализма, и это накладывает на нее особый отпечаток. С одной стороны, она честно старается понять «как есть», ибо явная, неадекватная действительности халтура чревата возможностью выпустить мир из-под контроля. Но с другой стороны, цель (манипулирование) вынуждает социологов исповедовать особую мораль, выясняя не «как должно быть», а «как выгодно» заказчикам. А им, достигшим власти в этом мире, выгодно оставить все как есть. Иначе говоря, нынешняя социология во многом занимается оправданием того строя, который сложился на этой грешной земле. А этому очень способствует «научная» парадигма, где по сути дела идеал отождествляется с тем «как есть». Именно поэтому социология и не ставит вопроса о нравственном качестве общества. Можно даже сказать, что на современном этапе западная социология превратилась в идеологической оружие глобализации, призванное, попросту говоря, промывать мозги населению покоряемых Западом территорий.
Это лукавство западной социологии должна преодолеть христианская социология, которая ставит своей задачей не просто понимание структуры существующего общества с точки зрения истин христианства, но и его оценка, выяснение того, что для христианина в нем приемлемо, а что – нет. А за примерами указанного лукавства не нужно далеко ходить. Сам Макс Вебер, может быть наиболее прославленный западный социолог, мастерски придерживался безоценочной парадигмы: социология должна «понять» общество, изучая интенции членов общества, но и в коем случае не давать обществу нравственную оценку. За это (и не только за это) Вебер и возведен на пьедестал великого социолога.

Творцы христианской социологии.
Христианская социология – новая богословская дисциплина. Но попытки ее построения предпринимались неоднократно уже в XIX в. Причем основной вклад в ее становление внесли русские религиозные философы. Прежде всего, тут следует отметить В.С.Соловьева, всесторонне обосновавшего необходимость осмысления социума с христианских позиций, а также создавшего грандиозную религиозно-политическую систему («всемирная теократия») [3], которая, правда, оказалась далека от истины, и Соловьев в конце жизни от нее отказался.
В XX веке значительный вклад в развитие христианской социологии внес С.Н. Булгаков, впоследствии о. Сергий Булгаков. Его цикл лекций в Свято-Сергиевском богословском институте в Париже так и назывался «Христианская социология» [2]. Это была первая попытка систематически описать христианскую социологию. Однако небольшой объем работы не позволил Булгакову эту задачу полностью выполнить. Как общая теория, так и разделы христианской социологии далеко не полны.
Ряд глубоких идей в христианскую социологию внес русский философ и общественный деятель Н.Н. Неплюев. Можно даже утверждать, что разработанная им религиозно-философская система превосходит все, сделанное в этой области всеми остальными философами, включая Соловьева и Булгакова. На идеях Неплюева во многом основан материал этого цикла статей.
Много интересных идей внесли также наши русские философы НЯ. Данилевский, А.С. Хомяков, Н.Ф. Федоров, В.Ф. Эрн, Н.А. Бердяев, С.Л Франк, Н.А. Сетницкий, Л.П.Карсавин. Наконец, необходимо упомянуть и современных наших исследователей, работающих в христианской парадигме, в частности, А.Е.Молоткова, В.Ю. Катасонова, В.С.Макарцева и ряда других. Что же касается западных социологов, то обращаться к их идеям мы будем лишь изредка, вскользь – никто из них не работал в парадигме христианской социологии, хотя некоторые из них были верующими христианами.
Надо, однако, признать, что, несмотря на все усилия и относительные достижения наших социологов, цельная христианская социология пока не создана. Это дело будущих поколений христиан.

Задачи христианской социологии.
Первоочередная задача – выяснение основ христианской социологии. К сожалению, глубокой православной традиции осмысления социальных проблем нет. «Основы социальной концепции РПЦ» [1] появились только в 2000г. Это добротный, хорошо продуманный документ, составленный квалифицированными авторами. Но он является по сути дела ответом на некоторые вызовы, которые предъявляет нам социальная жизнь – не более. Создание всеобъемлющей теории, разработка глубокого христианского учения о социальной сфере, видимо, не ставилось задачей этого документа. Поэтому разработка основных идей христианской социологии – актуальнейшая задача нашего богословия. Настоящий цикл статей в основном посвящен именно попытке представить христианскую социологию как систему базовых положений, закладываемых в основание этой новой науки.
Поскольку Священное писание и Священное предание являются непререкаемыми по авторитетности источниками, то исключительно важным представляется их изучение с точки зрения социологических идей. Ветхий Завет в этом смысле более четок: там социология зафиксирована в Моисеевом Законе и сплавлена с прочими, необходимыми для жизни человека заповедями. Но он создан для народа грешного, «жестоковыйного», которому нужна узда. Ветхий Завет предполагает непреображенную экономику, основанную на частной собственности. И все же нельзя сказать, что там экономика главенствует, ибо основная социальная идея Ветхого Завета – не допустить скапливание богатств в одних руках. Идея социальной справедливости тут верховодит.
Новый Завет, казалось бы, далек от социальности и проповедует личное спасение. Но этот взгляд обманчив. Любовь – главное в христианстве – на социальном уровне преобразуется в общинность. Именно идея общинности является социальным лейтмотивом Нового Завета, и свое высшее выражение получает в первохристианской Иерусалимской общине.
Огромное значение имеет также изучение творений святых отцов, в которых социальным проблемам (в частности проблеме богатства и бедности) уделяется большое внимание. В частности, тема богатства и бедности, собственности милостыни глубоко разработана в творениях вселенского учителя православия св. Иоанна Златоуста [4]. Изучение наследия Златоуста может дать очень много для разработки соответствующего раздела христианской социологии.
Конечно, разработка христианской концепции общества невозможна без анализа и критики современных социологических теорий, а также христианского анализа современных тенденций общественного развития.
Наконец, одна из интереснейших задач христианской социологии – уточнение и осмысление судеб человечества в истории. Поэтому должен быть проведен христианский социологический анализ истории человечества. Но важно смотреть и в будущее. В этом смысле актуально исследование социального измерения эсхатологической проблемы.
Христианская социология только зарождается. Но думается, что перспективы этой молодой богословской науки очень широки.

Литература

1. Основы социальной концепции Русской Православной Церкви. М.: 2000. – 88 с.
2. С.Н. Булгаков. Христианская социология. // Булгаков С.Н. Труды по социологии и теологии. В 2-х тт. М.: Наука, 1997. Т. 2..
3. В.С.Соловьев. История и будущность теократии. Собр. соч. Т IV, С-Пб, 1914. – С.243-633.
4. Николай Сомин. Обижать заставляет любостяжание. Учение св. Иоанна Златоуста о богатстве, бедности, собственности и милостыне. - М.: Современная музыка. 2014, - 262 с.
5. Соловьев В.С. Из философии истории // Сочинения в двух томах. Т. 2. М.: «Правда», 1989. – С. 323-343.

18.03.15


http://chri-soc.narod.ru/chto_takoe_christianskaya_sociologia.htm

 Отправлено: 20.03.15 15:47. Заголовок: Николай Сомин II. Со..

Николай Сомин

II. Социальный строй. Критерии оценки общества

Общество: определение и аристотелевские «причины»


Начнем с определения общества, казалось бы, весьма расплывчатого. Общество – это совокупность личностей, объединенных постоянными взаимоотношениями (связями). Эти связи обычно называются социальными отношениями. Как видим, определение общества включает лишь одну существенную спецификацию: социальные связи должны иметь относительно постоянный, установившийся характер – тогда можно говорить об определенном обществе.
Согласно Аристотелю [1], всякая вещь имеет четыре «причины» (лучше сказать «основания»):
материальную – из чего состоит вещь;
формальную – какую форму имеет вещь (форма Аристотелем рассматривается как сущность вещи);
движущую – кем, какими силами она создается или изменяется;
и целевую – каков смысл вещи, для чего она предназначена; иначе говоря, это цель существования вещи.
Если по этой схеме рассмотреть понятие общества, то получится примерно следующее.
Материальная причина общества – это прежде всего люди, затем природа и созданные человеком артефакты.
Формальная причина – его социальный строй. Строго говоря, каждое общество имеет свой уникальный социальный строй (или, что то же, общественную формацию), но, обычно похожие общественные формации кластеризуются, образуя в пространстве признаков группы, которые получают названия: капитализм, социализм и пр.
Движущая причина общества – активность людей и высших сил. Соотношение между ними – одна из сложнейших загадок мироздания. Мы держимся следующего мнения: первопричина общества – Творец, создавший человека, в природу которого Он вложил необходимость совместной жизни. Но, дав человеку свободу, Господь в основном предоставил человеку возможность развития общества и формирования его социального строя, оставив, однако, контроль этим процессом за Собой. Об этом еще будет разговор.
Наконец, целевая причина (цель) – спасение человека в вечности через совместное проживание людей, благодаря чему осуществляется их духовное и телесное развитие.

Первичная классификация


Как видно из определения, общество – это очень широкое понятие, так что вариантов может быть великое множество. Но невозможно объять необъятное. Поэтому необходима классификация обществ и вычленение тех, о которых далее пойдет речь. Причем, сначала имеет смысл дать некую несложную бинарную классификацию, которая удобна для рассмотрения вопроса именно с нашей (христианской) точки зрения.
Общества низкие и высокие. Под «высотой» тут понимается духовно-нравственный уровень общества. Это как раз тот вопрос, рассмотрение которого так упорно избегает светская социология. Ее девиз – ни в коем случае не оценивать общества с нравственной стороны. Но для христианской социологии оценка общества с точки зрения греха и добродетели является решающей. В этом -– духовно-нравственной оценке -– кардинальное отличие православной социологии от светской.
И соответственно мы будем различать общества «низкие», провоцирующие на грех, воспитывающие негативные черты личности, и общества «высокие», которые воспитывают у своих членов добродетели и стараются ликвидировать почву для развития греховных наклонностей. Можно сказать и иначе: в высоких обществах легче спастись, чем в низких, и соответственно число спасаемых в высоких обществах больше, чем в низких.
Разумеется, деление обществ на высокие и низкие – взгляд максимально упрощенный. На самом деле существует учрежденная Господом духовно нравственная ось, которая пронизывает все мироздание и на которой может быть указан духовно-нравственный уровень любого явления, в том числе – социального. И общества – существующие, бывшие, будущие и мыслимые теоретически – находят на этой оси свое место. Немного позже мы уточним, в каком смысле понимается нравственный уровень общества.
Подчеркнем еще раз: деление на высокие и низкие общества – основа христианской социологии; без этого она превратится в вариант светской безоценочной социологии, но, возможно, с цитатами из Евангелия и святых отцов. Мы будем постоянно рассматривать общества с точки зрения их «высоты».
Общества с родственными и функциональными связями. Общества с родственными связями характеризуются тем, что они образуются из родственников и соответственно родовые связи являются наиболее сильными – они строят общество. Все остальные, где родственные связи не являются определяющими, мы называем обществами с функциональными связями – таковых великое множество. К обществам с родственными связями в первую очередь относится семья. Семья – очень важный тип социума. Другим примером общества с родственными связями является род, родовая община – один из самых ранних вариантов общественной организации людей. Однако мы будем касаться семьи только эпизодически. Причина кроется вовсе не в маловажности семьи – наоборот, это крайне важный случай общества, во многом определяющий социальное лицо человечества. Причина в том, что тема семьи в христианстве разработана достаточно подробно. О семье пишут практически все святые отцы, о ее духовном состоянии, о крепости семейных отношений заботятся наши батюшки. Да и само создание семьи Церковью рассматривается как отдельное таинство венчания. В общем, тема семьи на контроле Церкви, она считает себя ответственной за состояние этого общественного института. Чего нельзя сказать о социумах с функциональными связями – они рассматриваются как бы уже вне церковного окормления.
И поэтому, чтобы восполнить этот пробел, мы будем рассматривать почти исключительно общества с функциональными связями. Хотя именно семья в ряде случаев является как бы образцом, на который должны равняться другие общества. Причина, конечно же, в нелицемерной любви, которая, как правило, присутствует в семье – между мужем и женой, между родителями и детьми. Эта любовь как бы «запрограммирована» родовыми связями, вложенными Творцом в человека на генетическом уровне, и потому отношения, устанавливающиеся в семье, являются маяком, указывающим правильное направление духовного развития общества.
Общества большие и малые. Масштаб обществ может быть совершенно разным – от нескольких человек до гигантских империй, включающих сотни миллионов. Опять-таки упрощенно, мы будем делить общества на «большие» и «малые» (иногда, когда такое деление носит уж слишком упрощенный характер, мы будем вводить понятие «среднее общество»). Где проходит численная граница между ними – не так важно, поскольку более корректно рассматривать непрерывную шкалу величины обществ. Мы под большим обществом как правило подразумеваем государство, нацию, а ныне – глобальную западную цивилизацию. Различение больших и малых обществ совершенно необходимо, ибо их свойства существенно разнятся. В частности, малому обществу легче стать высоким – среди небольшого количества его членов вполне может подобраться коллектив людей с высокими моральными качествами, что и обусловит высокий уровень отношений в обществе. В большом обществе сделать это намного труднее – там обязательно будут эгоисты, присутствие которых всегда действует разлагающе. Эти проблемы подробнее мы обсудим позже.
Общества полные и частичные. Под полным понимается общество, которое само поддерживает жизнеобеспечение своих членов. Тут прежде всего имеется в виду экономическая и бытовая составляющие: если члены общества живут и работают внутри этого общества, обеспечивая его экономическую самостоятельность, то такое общество мы называем полным. Конечно, в идеале полное общество должно само обеспечивать свою безопасность. Но для малых обществ это практически недостижимо, и потому требование самозащиты от внешней опасности мы в понятие полного общества не включаем. Частичные общества не заняты экономическим обеспечением своих членов – люди работают где-то на стороне, в рамках иных обществ. Частичных обществ (особенно малых) – великое множество. Это так называемые социальные группы – по интересам, по происхождению, по возрасту, по гендерному принципу. Но нас в основном будут интересовать полные общества, поскольку только они обеспечивают полный жизненный цикл человека.
Органичное общество. Это общество с сильными социальными связями; настолько сильными, что становится верной аналогия с организмом, в котором различные его члены выполняют определенные функции, направленные на обеспечение жизни всего организма. В органическом обществе разрыв связей влечет гибель (или инвалидность) отторженного члена. Близким к этому является представление общества как системы, которое ныне в ходу у социологов. Органичное общество обладает очень ценными свойствами: повышенного сопротивления негативным воздействиям и наоборот, удивительной силой поддержки и взаимовыручки.
Отметим, что органичное общество не тождественно полному обществу. Верно, что связь, обеспечивающая жизнеобеспечение зачастую является сильной связью. Но это не всегда так. В капиталистическом обществе рыночные связи нельзя рассматривать как сильные, поскольку они носят индивидуалистический характер, растаскивают людей по углам и не приводят к эффекту взаимоподдержки. В этом смысле социалистическое общество является более органичным.
Далеко не любое общество – органичное. Безусловным примером органичного общества является семья. Трудовая община, в которой реализован принцип братства, тоже является органичным обществом.
Примеры обществ. Предлагаемая классификация не совпадает с общепринятой, но является необходимой для выяснения динамики общественного развития. Приведем несколько примеров обществ в рамках данной классификации.
Семья – высокое, малое, частичное, органичное общество с родственными связями.
Община (крестьянская) – малое (или среднее), полное общество с функциональными связями. Что касается высоты крестьянской общины, то тут имеются разные мнения – общины были разные в разные периоды истории. Но, во всяком случае, «низким» это общество назвать нельзя. Об органичности крестьянской общины есть разные мнения, но скорее всего общину можно квалифицировать как общество средней органичности.
Трудовой коллектив промышленного предприятия – малое (среднее), частичное (быт членов этого общества не входит в его сферу) общество с функциональными связями. Опять таки, такое общество, может быть и низким и высоким, а также органичным или нет.
Церковь – большое, высокое, частичное общество. Конечно же, Церковь – это больше чем общество. Церковь имеет мистическую и сакральную стороны, образуя, по слову апостола тело Христово. Но с социологической точки зрения Церковь – тоже общество, причем общество частичное, поскольку свою экономическую и бытовую жизнь члены Церкви в основном проводят вне ее структур. Очень сложен вопрос об органичности Церкви как общества. Конечно, духовные связи, возникающие в результате веры во Христа и братской любви, являются очень крепкими. Но в действительности, увы, эти связи оказываются не столь уж сильными.
Государство – большое, полное общество с функциональными связями. Степень высоты государства зависит от его социального строя. Капиталистическое государство – самое низкое общество из всех существовавших в истории человечества. Вопрос социального строя (общественной формации) мы подробно обсудим в этой книге.
Клуб астрономов-любителей – малое, частичное, неорганичное общество с функциональными связями.
Читатель может сам привести многочисленные примеры таксономии обществ по приведенной схеме.

Социальный строй


Общества могут быть классифицированы по множеству свойств. До сих пор мы проводили бинарную классификацию по достаточно формальными признакам (большие/малые, высокие/ низкие и пр.). Однако давно замечено, что все множество обществ кластеризуется, т.е. разбивается на естественные группы, причем разбиение происходит не по какому-то одному свойству, но по глубинной схожести устроения их социальной жизни. То комплексное глубинное свойство, которое объединяет общества в одну группу, мы будем называть социальным строем. Социальный строй является важнейшей интегральной характеристикой общества. Разумеется, социальный строй подлежит духовно-нравственной оценке и потому конкретный строй имеет свою позицию на духовно-нравственной оси. Поэтому одной из важнейших характеристик социального строя является уровень социального строя, и мы этим понятием будем активно пользоваться.
Как указывалось, с точки зрения аристотелевских причин социальный строй является формой общества, т.е. выражает его сущность. Устоявшейся и непререкаемой системы социальных строев не выработано. Хорошо известна система классификации обществ, используемая в марксистской теории – первобытно-общинный строй, рабовладение, феодализм, капитализм, коммунизм. Но можно привести и другие схемы: схема Тоффлера [2]: аграрное общество, индустриальное общество и постиндустриальное общество (на западе она считается непререкаемой). Или схема Карла Поппера [3]: тоталитарное общество, открытое общество. Или большую известность приобрели идеи Д. Белла [4] об информационном обществе. Недостаток этих систем в том, что они не предполагают нравственной оценки.
Заметим, что уровень социального строя может не совпадать с уровнем общества. Духовно-нравственный уровень общества – усредненное значение уровня его членов; уровень же социального строя характеризует структуру общества, его организацию. Поэтому уровень строя может быть высоким, но люди до него недотягивают. Или наоборот – социальный строй занижен по сравнению с уровнем основной массы населения. Заметим, что последний случай – нынешняя ситуация в России. Лучший вариант, как представляется – уровень строя должен быть выше но ненамного: он должен тянуть людей вверх, но не ломать их, не ждать, что люди могут в нравственной сфере прыгнуть выше головы.

Оценка общества. Основной критерий


Для христианской социологии крайне важен вопрос: «какое общество хорошее?» или «каков христианский идеал общества?». Таким образом, мы ставим вопрос о критериях оценки общества, его положении на духовно-нравственной оси. Таких критериев оказывается два – основной и вспомогательный.
Основной критерий касается самого главного в жизни христианина – спасения души. Под спасением в христианском учении понимается вхождение в Царство Божие, близость к которому Христос провозгласил в Евангелии. Нет ничего важнее спасения души:
«какая польза человеку, если он приобретет весь мир, а душе своей повредит? или какой выкуп даст человек за душу свою?» (Мф.16,26).
Спасение возвещается в Евангелии в образе юбилейного года, как «лето Господне благоприятное»:
«Дух Господень на Мне; ибо Он помазал Меня благовествовать нищим, и послал Меня исцелять сокрушенных сердцем, проповедывать пленным освобождение, слепым прозрение, отпустить измученных на свободу, проповедывать лето Господне благоприятное» (Лук.4,18-19).
Человеческая личность – самое ценное у Бога. Личность каждого человека – образ и подобие Божие, пусть односторонне, но все же воспроизводящее какую-то сторону божественного совершенства. А потому ее судьба в вечности – превыше всего, и ради ее спасения Господь не пожалел Своей жизни. Но выводить отсюда асоциальность Нового Завета было бы опрометчиво. И в самом деле, о том, что устроение общества неважно для спасения, в Евангелии нет ни слова. Как мы выяснили, по замыслу Творца общество – тоже образ Божий.
Да, Христос в Евангелии обращается к личной душе. Но не потому, что само понятие общества эфемерно, а потому, что общество создается людьми. Первично состояние душ: каковы они – таково и общество. Но есть и обратная связь: общество воспитывает. И действительно, человек входит в уже сформированное предыдущими поколениями общество и не может его изменить по своему хотению. И потому возникает коллизия между обществом и личностью. Общество начинает воздействовать на душу человеческую, зачастую оставляя на ней неизгладимый отпечаток. И воздействовать общество может двояко – либо помогая душе восходить к Богу, либо уродуя ее, внедряя в нее порочные, греховные наклонности и тем самым закрывая душе путь к спасению. Второе, увы, случается очень часто: «не обманывайтесь: худые сообщества развращают добрые нравы» (1 Кор.15,34).
Конечно, общество далеко не все определяет. Человеку Господом дана свободная воля, благодаря чему человек способен решать свою судьбу в смысле спасения – либо обратиться к Богу и преодолеть свои греховные влечения, либо, наоборот, отвернуться от Бога, отринув его помощь. Причем необходимо сказать, что на пути к Богу человеку незримо помогают учрежденные Спасителем церковные таинства. Но и силу воздействия общества сбрасывать со счетов ни в коем случае нельзя. Она огромна, многообразна и мамой. Воспитывает двояким образом. Во-первых, устанавливая основные социальные отношения в большом обществе, действующие везде и в каждую минуту времени. И, во-вторых, через идеологию, которую вырабатывает и поддерживает большое общество.
Поэтому, в соответствии с вышеизложенным принципом спасения, основной критерий может быть сформулирован следующим образом: С христианской точки зрения общество тем лучше, чем больше оно помогает спасению его членов в вечности, т.е. чем более эффективно оно противостоит распространению грехов и чем лучше оно воспитывает добродетели.
Этот критерий можно назвать сотериологическим (т.е связанным со спасением). Фактически тут мы снова приходим к духовно-нравственной оси, о которой шла речь при формулировке принципа духовности, и этот критерий совпадает с понятием высоты общества.

Проблема падшести


Христианство учит, что человек, задуманный как образ и подобие Божие, пал, отказался от послушания Богу. И нам, социологам, приходится иметь дело именно с падшим человеком. Грехопадение – кардинальное событие, которое социологу надо все время иметь в виду. Нравственно несовершенные люди сами строят свое общество, и падшесть человеческая как бы огустевает, фиксируется в общественных институтах. А падшие институты уже давят на вновь вступающих в жизнь людей, уродуя их и заставляя проявить свою личную потенциальную падшесть.
Проявления падшести в социальной жизни разнообразны и тяжелы по своим последствиям. Прежде всего, вследствие падшести в сердцах многих и многих (а лучше сказать – всех в разной степени) остыла любовь, и огромное число людей превратилось в эгоистов, ищущих своей выгоды. В социальном плане это приводит к появлению как бы двух «рас» людей – альтруистов (тех, в которых любовь превалирует) и эгоистов, в которых господствует любовь к себе. Разумеется, такой взгляд крайне упрощен, и поэтому имеет смысл ввести еще «средних» – людей, в которых есть и та и другая стороны примерно в равной степени. Именно на таких «средних» особенно сильно воздействует воспитывающее влияние общества. И поскольку общество создается людьми, то такой расклад личных душ приводит к многообразным социальным следствиям.
Любовь, которая должна царить в социальных отношениях, вследствие падшести умаляется, заменяется или своими суррогатами, в которых любовь смешана с эгоизмом, или вообще стимулами ничего общего с любовью не имеющими: корыстью или принуждением.
Так, с одной стороны, недостаток любви заменяется законом. Хороший закон в своих становлениях тоже содержит любовь. Но также содержит и элемент принуждения для нарушителей закона. Увы, противление добру – одно из свойств падшего человека и поэтому нарушителей, как показывает жизнь, оказывается весьма много. Но законы издаются людьми, падшими людьми, и поэтому они зачастую несут не добро, а зло, издаются в угоду властвующим группировкам в ущерб остальным членам общества.
С другой стороны, в падшем обществе на место любви пришла терпимость, обусловленная опять-таки необходимостью сожительства разных, но не умеющих любить «Я». Терпимость – вещь хорошая, но до определенных пределов. Она легко переходит в толерантность, безразличие ко злу и забвение своего традиционного уклада, обезличиванием и теплохладностью.
Наконец, по мнению выдающегося русского социолога Н.Н. Неплюева, умаление любви ведет к усилению других стимулов, позволяющих обществу и далее существовать, но уже с более низким духовно-нравственным уровнем. Речь идет о корысти и принуждении [5]. Так, капиталистическое общество все выстроено вокруг корысти. Там все подчинено мамоне, культу денег, прибыли. И поскольку сказано «не можете служить Богу и мамоне», то вполне закономерно Бог, христианский Бог любви уходит из общественного сознания. Сейчас Запад стал территорией, практически полностью устранившую христианское мировоззрение. Если же общество старается не подчиниться мамоне, но достигнуть любви не может, то оно неизбежно обращается к принуждению, к решению наиболее трудных проблем силой, затыканием ртов, устрашением наказаниями. Результат тот же – падение нравственно-духовного уровня общества.
Впрочем, падшесть наступает как бы волнами, ступенями. Понизив общество на одну ступень, она стремится столкнуть его еще ниже. Передвинув социум на более низкий по сравнению с христианской любовью уровень закона, падшесть (а точнее, темные силы, нашу падшесть использующие) стремятся вытолкнуть его еще ниже – в беззаконие, когда грех уже в глазах общества таковым не является, а наоборот, становится нормой, к которой уже стремятся все. Вместо справедливости падшесть под маской индивидуальности стремится водрузить эгоизм, который влечет за собой стяжательство, жажду власти и как следствие – социальное неравенство. От общественной терпимости падшесть желает ввергнуть общество в царство атомизации, когда тепимость переходит в ненависть и начинается война всех против всех. И на этом падшесть не останавливается – они хочет привести мир в состояние расчеловечивания, жестокой тирании, полного подчинения темным силам.
Но падшесть – хотя и повсеместное, но отнюдь не естественное состояние человека (по святоотеческому учению естественна святость). И христианство – путь избавления от падшести.

Вспомогательный критерий (критерий выживания)


Принцип падшести подсказывает нам, что одного основного критерия недостаточно. Общество может быть очень высоким, но или совершенно беззащитным от нападения врагов, или предлагающим столь низкий (в материальном смысле) уровень жизни, что лишает своих членов жизненных перспектив. Поэтому необходим еще дополнительный критерий: Общество должно обеспечивать уровень материального (экономического) развития, достаточный для защиты этого общества от внешних врагов, а также для своего долговременного существования и развития. Этот критерий можно назвать «критерием выживания».
Для больших обществ дополнительный критерий приобретает особое значение, поскольку они участвуют в тяжелой геополитической гонке цивилизаций, и игнорирование этого критерия чревато гибелью общества с неисчислимыми трагедиями его членов. Этот критерий выводит проблему лучшего общественного строя из безвоздушного пространства абстрактных рассуждений и погружает ее в реальную атмосферу истории. Оказывается, что общественный прогресс, к которому в православной среде обычно наблюдается крайне негативное отношение, является для страны суровой необходимостью – отстающего сминают и уничтожают конкуренты. Поэтому пренебрежение этим дополнительным критерием легко может привести к национальной катастрофе.
Оба критерия важны и обязательны для выполнения. Но подлинно христианский взгляд на проблему социума являет первый критерий. Именно поэтому он назван основным.

Социальные институты и идеология


Как следует из критериев оценки общества, задач общества собственно две: поддержание жизни его членов и их воспитание. Поэтому в любой социальный строй входят две компоненты: система социальных институтов и идеология.
Социальные институты – экономика, армия, медицина, образование, аппарат управления и пр. – являются подсистемами общества, каждая из которых обеспечивает существование и общества как целого, и отдельных его членов. Их назначение очевидно, ибо без таких хорошо организованных подсистем общество жить и конкурировать с другими подобными обществами не сможет.
Другое дело идеология. Ее необходимость зачастую отрицают. И даже в нашей Конституции статься 1 провозглашает отсутствие какой либо идеологии. На самом деле это ловкий обман. Этим положением просто камуфлируется тот факт, что в капиталистическом обществе властвует идеология наживы, прибыли любой ценой, идеология денег и власти сильного и богатого. На самом деле без идеологии не может обойтись любое общество, ибо идеология – главный инструмент социального воспитания членов общества. По сути дела идеология придает определенный вид социальному строю – социальные институты выстраиваются в соответствии с господствующей идеологией.
В силу этого идеология имеет две составляющих: 1) мировоззренческую – отношение к Богу и прочему творению и 2) социально-экономическую, трактующую устроение социальных институтов общества, включая экономику. Именно этот принцип использован в работе автора «О христианском понимании общественных формаций» [6], где система общественных формаций построена с учетом христианской точки зрения.
Еще одна страница христианской социологии описывается в работе «Границы возможного» [7], где рассматриваются закономерности динамики общественных формаций.


Литература


1. Аристотель. Сочинения в 4-х томах. Книга вторая. Физика. – М: «Мысль», 1981 – С. 82-102.
2. Э. Тоффлер. Третья волна. – М::АСТ, 2010 – 784 с
3. Поппер К. Открытое общество и его враги (в 2-х томах). — М.: Феникс, Международный фонд «Культурная инициатива», 1992. — 448+528 с.
4. Белл Д. Грядущее постиндустриальное общество. — Москва: Академия, 1999. – 783 с.
5. Н.Неплюев. Воззвание к друзьям свободы и порядка. Спб., 1907, - 16 с.
6. Николай Сомин. О христианском понимании общественных формаций. http://www.chri-soc.narod.ru/O_christ_ponimanii_fomacii.htm
7. Николай Сомин. Границы возможного. http://www.chri-soc.narod.ru/Granici_vozmojnogo.htm

18.03.15


http://chri-soc.narod.ru/Socialniy_stroy.htm

 Отправлено: 23.03.15 15:22. Заголовок: Николай Сомин III...

Николай Сомин

III. Виды социальной любви

С места в карьер рассматривать формы социальной любви вряд ли продуктивно – слишком уж это понятие непривычно для современного человека. Тут нужны развернутые предварительные разъяснения. Поэтому начнем издалека.
Бог и человек – вечная тема христианского богословия. Один из сложнейших вопросов богословия – соотношение между волей Божией и волей человеческой. Тем более, этот вопрос становится еще более трудным при рассмотрении воли Божией в жизни социумов.

«На все воля Божия»?


Очень часто говорят: «на все воля Божия». Что под этим подразумевается? Вовсе не то, что в этом мире все происходит по воле Божией. Если бы это было так, то все люди спасались, шли в Царство Небесное – ибо такова воля Божия: Он «хочет, чтобы все люди спаслись и достигли познания истины» (1 Тим.2,4). Однако святые отцы утверждают, что это не так – спасаются далеко не все. И в православной догматике мы найдем тезис о ложности апокатстасиса, т.е. учения о всеобщем спасении. Почему же так? Потому что человеку дана свободная воля, и Господь эту волю уважает, никогда ее не уничтожая, хотя во многих случаях противопоставляя ей Свою волю. И в результате столкновения (или сочетания) воль Бога, человека, ангельских (или диавольских) вырабатывается Промысел Божий – некий удивительный синтез волящих субъектов, определяющий путь человека в этом мире. Поэтому смысл выражения «на все воля Божия» несколько иной – Бог всегда имеет свою волю, предлагает свой путь решения любой ситуации. Но не всегда Его святая воля в данный момент преобладает – человек поступает иначе, грешит. И тогда Господь снова и снова, уже в других ситуациях предъявляет Свою волю, высвечивает Свою правду. Но все же в значительном числе случаев оставляет окончательное решение за человеком.

Бог и человек в судьбах общества


Что вносит Бог и что вносит человек в жизнь общества? И тут, в общественной жизни, как и в жизни отдельных людей, проявляется промысел Божий. Иначе говоря, жизнь конкретного общества определяется совокупностью волений Бога, членов общества и надмирных сил. То, что человек должен жить в обществе и вне общества не может сформироваться как полноценный человек – это Господь положил в Своей воле. Но важно отметить, что в деле создания общества, в деле построения его конкретного социального строя человеку дается огромная свобода. И Господь, даруя ее, как правило, дает возможность человеку (человечеству) выстроить общество по своему усмотрению. Правда, предоставляя человеку на собственной шкуре прочувствовать все следствия своих решений. Поэтому православными социологами должно постоянно учитываться: в Промысле Божием учитывается воля других людей, в том числе в форме выстроенных ими социальных институтов.
Статистика – упрямая вещь. Она свидетельствует, что, несмотря на казалось бы индивидуальный подход Господа к судьбе каждого человека, устроение общественных институтов влияет на события. Например, рождаемость и продолжительность жизни в обществе зависят от качества медицинского обслуживания, и эту зависимость бесстрастно отражает статистика. Это как раз и означает, что окончательный промысел Божий о каждом человеке учитывает состояние социальных институтов общества. Как не спускается с неба судьба человека, так не спускается Господом и социальный строй. Можно сказать и иначе: общественный строй влияет на индивидуальную судьбу. И потому состояние общества не безразлично для нашего спасения.
Конечно, пути Господни неисповедимы, и совершенно неожиданные повороты истории дают нам понять, что иногда Господь являет Свою непоколебимую волю, проявляя Свое всесилие. Но в любом случае пространство для проявления свободной воли человека остается, и даже продемонстрировав свое всесилие, Господь ждет от нас нашего согласия со Своим выбором.
Вопрос реализации свободы воли человека настолько важен, что мы продолжим его обсуждение в плане свободы.

Свобода


Что такое свобода? Это возможность поступать по свой воле, начинать новый причинный ряд (свобода воли). При этом, человек, хотя и учитывает внешние обстоятельства, но все же решение о том или ином поступке принимает исходя из внутренних побуждений. Таким образом, свобода выражается в возможности выбора из нескольких альтернатив.
Следует различать качественно различные виды свободы. Есть «свобода от», когда человек пользуется своей свободой выбора для того, чтобы избавиться от стесняющих его обстоятельств и тем самым дать волю своим капризам и хотениям. По сути дела «свобода от» у такого человека становится верховной ценностью, которую он всеми силами стремится сохранить. «Свобода от» ведет к своеволию и потаканию своим страстям, разрушая в конце концов личность. Слава Богу, что свобода человека хоть и велика, но не абсолютна – она ограничена волей Божией.
Более высоким видом свободы является «свобода для», суть которой в выборе какой-либо альтернативы и стремлению затем идти по выбранному пути. Это уже отказ от «свободы от» ради какой либо ценности, фактически обмен «свободы от» на эту ценность. И поскольку такой выбор является актом свободной воли, то его тоже называют свободой, «свободой для», хотя человек теряет свою свободу. Например, патриот, который решил защищать Родину с оружием в руках становится военным, подчиняется строгому военному уставу, т.е. теряет свою «свободу от» ради обретения высшей ценности.
Однако ценность, за которую человек жертвует своей свободой, может быть как положительной, так и отрицательной. Сатанисты тоже жертвуют своей свободой ради обретения могущества через служение темным силам. Поэтому важно, чтобы «свобода для» осуществлялась ради позитивных целей, была бы направлена на добро. И это добро и есть любовь к Богу и ближнему, ибо любовь может существовать только в паре со свободой.
Бог в высшей степени обладает «свободой для», и Своему творению Он подарил дар свободы, без которого человек не мог бы являться образом Божиим. Свобода – есть величайший дар Божий человеку. Однако свобода – не высшее благо. Нужна свобода делать добро. И поэтому даром свободы необходимо правильно распорядиться. Безусловно, для человека необходимо и благодатно согласование своей воли с волей Божией.
Свобода человека не абсолютна: так или иначе человек ограничен в своих возможностях. Какова же степень свободы человека? Повтором, что она очень велика. Бог дает человеку не только свободу выбора из нескольких альтернатив, но и свободу творчества, свободу создания новых возможностей, не сотворенных Богом. И в полной мере дар творчества проявляется в общественной сфере – человек сам творит свою социальную среду. И поэтому его ответственность в этом мире огромна.

Органичность и соборность


Ранее мы ввели понятия органического общества – как общества, имеющего сильные связи. Органическое общество можно уподобить организму, в котором все органы – члены общества – выполняют (сознательно или неосознанно) определенную функцию, необходимую для существования целого. Отметим, что сравнение с живым организмом не буквальное, а лишь аналогия, более или менее правдоподобная. Может быть, более точным является взгляд на органическое общество как на систему. Как и организм, система состоит из компонент, подсистем, играющих свою роль в целой системе. Ценность органического общества – в его сплоченности, и следовательно – в потенциальной выживаемости. И, как правило, именно органическим обществам Господь дает особую, яркую судьбу в истории.
Однако, для того, чтобы общество отвечало обоим критериям оценки, одной органичности недостаточно. Нужна еще высокая духовность, обеспечивающая выполнение основного (сотериологического) критерия. Это означает, что общество должно быть уподоблено личности, ведущей духовную жизнь. Иначе говоря, общество в целом должно жить «свободой для», иметь предмет, цель, «общее дело», сплачивающее не только материально, но и духовно. А осуществление «свободы для» требует выработки общей идеологии общества. Разумеется, идеологии, служащей добру, братолюбию и солидарности
Органическое общество, реализовавшее в себе положительную «свободу для» можно назвать соборным. В таком обществе каждая личность, будучи членом общества, добровольно и сознательно приносит свои личные интересы в жертву общему делу. Соборное общество на общественном уровне как собирательное целое стремится избавиться от зла в своем социальном устройстве и тем самым дать каждому члену общества наиболее благоприятные условия для личного спасения.
Отметим, что взгляд на идеальное общество как общество соборное, будучи подлинно христианским, совершенно противоречит либеральному взгляду на совершенное общество как общество, дающее максимальную свободу ее членам. Очевидно, что либеральный взгляд проповедует тотальную «свободу от», ведущую в условиях падшести человечества к социал-дарвинизму, принципу выживания сильнейшего и наиболее приспособленного, а фактически – войне всех против всех.
Как же достичь соборности общества? Тут видятся два пути. Во-первых, это традиционный путь церковной жизни, молитвы, аскезы и проч., когда церковная соборность вырастая постепенно охватывает все общество (именно так и думал Хомяков). По такому пути шла Византия. И, увы, так и не достигла соборного общества, остановившись на храмовом христианстве.
Но есть и другой путь – путь религиозно-социальный, когда христианские заповеди через православную идеологию воздействуют на общественные институты, меняя их в христианском духе. Это путь, по которому должна пойти Россия. Только так она может воплотить в себе идеал Святой Руси.

Духовно-нравственная жизнь общества


Итак, для достижения обществом «свободы для» оно должно уподобиться личности, ведущей высокую духовно-нравственную жизнь. Как и в случае организма, это уподобление не следует понимать буквально. Конечно, у социума нет личности в том смысле, в каком выступает личность в человеке. Однако, благодаря тому, что элементами (членами) общества являются люди, т.е. личности, возникает собирательная металичность, аккумулирующая в себе, волю, мораль, веру всего общества. Для обществ со слабой органичностью такая личность рассыпается, фактически не проявляя себя. Для органичных же социумов она являет себя в полной мере, демонстрируя все основные черты духовного поведения.
Тут необходимо сделать одно важное замечание. Уже говорилось, что общество можно уподобить организму и личности, но именно уподобить – полной аналогии тут нет. Общество есть общество, а не усредненный организм или усредненная человеческая личность. Общество состоит ил людей, но мотивы и поведение общества качественно иные, чем мотивы и поведение членов общества. Поэтому в применении к социуму мы употребили термины «метаорганизм» и «металичность». Если в метафоре организма соотношение между обществом и его членом аналогично соотношению целой системы и ее части, то в духовно-нравственной сфере так мыслить, видимо, не продуктивно – духовную жизнь трудно вместить в понятие системы. Тут соотношение иное, суть которого пока невыяснена. Однако в самой духовно-нравственной жизни общества сомневаться не приходится.
Так, несомненно, что в истории общество (государство, народ) является актором, т.е. источником действия, начиная новый причинно-следственный ряд. Разумеется, акторами являются люди, осуществляющие социальное поведение. Но акты, поведение общества, являясь некой результирующей актов людей, носят особый характер, качественно отличный от поведения отдельных членов общества. Иначе говоря, историческое поведение общества не есть арифметическая сумма действий индивидов – у общества иные цели, задачи, формы действия. Это, кстати было давно замечено, и поэтому вождя общества оценивают и судят не так, как обычного человека – его поступки носят общественный, в не частный характер.
В истории действуют прежде всего народы, т.е. общества, хотя видна также деятельность отдельных выдающихся личностей, лидеров. Их воли непостижимым образом сочетаются с волениями Бога и высших тварных сил, образуя промысел Божий, который и движет историей. В Библии мы можем найти огромное количество народов, которые, по библейскому сказанию, являются дествующими лицами истории: Израиль, Египет, Сирия, филистимляне, гергессеи, азотяне, ивусеи и проч. При этом видно, что каждое из этих акторов является как бы одушевленным лицом со своим характером, намерениями, волей и т.д.
В силу духовно-нравственной жизни обществ, к ним применимо понятие греха. Грех – это искажение воли Божией (которая всегда присутствует в любом событии). По гречески грех – «амортия» – промах, непопадание в цель. «Промах» может случиться (и постоянно случается) и с обществом. Греховность общества может выражаться двояко – через греховность общественных институтов и через грехи членов общества, имеющие общественный характер. При этом, как правило, имеют место оба этажа общественного греха. Например, рабство. С одной стороны оно поддерживалось законами (скажем, Византийской Империи), и в этом смысле можно говорить о греховности общества как такового. Но с другой стороны, никто не обязывал иметь рабов, и в этом смысле рабовладение - – личный грех, хотя и имеющий общественный характер, поскольку он касался свободы других людей. Можно указать и другие грехи подобного рода: ростовщичество, торговля вредной и аморальной продукцией, проституция, социальное неравенство, неправедная война и пр.
Как и любой грех, общественный грех подлежит искуплению, причем только двумя способами покаянием или скорбями (наказанием). И все это мы видим в жизни обществ.
Общественное покаяние имеет разные формы. К ним можно отнести свободное обсуждение вопросов в общественных собраниях. Или публичные высказывания общественно (или церковно) значимых личностей, имеющих моральный и духовный авторитет. Возможны и некие государственные акты, от имени всего государства выражающие или иные покаянные идеи, а также акции типа сугубых постов. Результатом общественного покаяния должно быть исправление – прежде всего исправление общественных институтов.
Если покаяния нет, то следует ждать скорбей – в виде войн, революций, глобальных экологических катастроф и проч. Заметим, что наказывается весь народ, а не только отдельные личности. Господь этим самым как бы требует от нас исправления на социальном уровне.
Ветхий Завет дает нам массу примеров такого рода событий. Прежде всего – сам Израиль. Библия, и в особенности писания пророков, рисуют нам портрет иудейского общества как единого целого, как некой совокупной личности, которая ведет себя по-человечески. Израиль отвращается от Бога, и тогда разгневанный Бог наказывает его бедствиями или военными поражениями. Или наоборот, Израиль кается, снова взывает к Богу, и тот, умилостивившись, дает Израилю победу над сильными врагами или материальное благополучие. Такой антропоморфизм в отношении Израиля употребляется настолько часто, что возникает четкое представление об израильском народе как цельном организме и даже личности. И другие народы – гергесеи, аморреи, ханаан и пр. изображаются в той же манере – они грешат (прежде всего – идолопоклонством) и потому подвергаются наказанию Божиему.
Новый Завет только подтверждает это уподобление. Там весь еврейский народ Христос называет Иерусалимом. Скорбя, Он говорит: «Иерусалим, Иерусалим, избивающий пророков и камнями побивающий посланных к тебе! сколько раз хотел Я собрать детей твоих, как птица собирает птенцов своих под крылья, и вы не захотели! Се, оставляется вам дом ваш пуст» (Матф.23:37,38). Как известно, Израиль так и не покаялся в убийстве Христа. И потому на Израиле до сих пор лежит печать духовного проклятия, печать отпадения от Божественной благодати.

Социальные формы любви


Теперь, подходя наконец к цели нашего изложения, следует сделать утверждение: главное в духовно-нравственной жизни общества состоит в том, что общество можно любить, и обратно – общество может любить. Это крайне существенно.
Представляется, что само понятие христианской любви иногда неоправданно зауживают. Говорят только о любви между людьми и между Богом и человеком. Безусловно, это высшие и наиболее важные проявления любви. Но разве не является проявлением Божественной любви крещение Господне, когда Бог освятил все сотворенное Им естество этого мира? Разве не говорит апостол Павел, что «вся тварь совокупно стенает и мучится доныне» (Рим.8,22), и следовательно тоже ждет искупления и обожения, которое ей будет дано Христом? Поэтому границы христианской любви шире – они объемлют весь мир, и безусловно включают человеческое общество.
Так, соборное общество есть общество любви, где любовь выступает не только на личном, но и на социальном уровне. И такая социальная любовь, не сводящаяся к любви индивидов, реально существует. Причем она может быть подлинно христианской, несмотря на то, что общество, даже соборное, в строгом смысле не является личностью. Дело в том, что главное в христианской любви – подвиг, это любовь жертвенная. А жертвенность может проявляться не только по отношению к индивидуальной человеческой личности, но в не меньшей мере к металичности, к обществу в целом. В связи с этим важно рассмотреть виды социальной любви.
Прежде всего, соборное общество достойно христианской любви в силу его благодатного характера. Эта благодатность всегда чувствуется и воспринимается членами общества через такие коллективные понятия как Родина, Отечество. Родину можно любить всем сердцем, за нее можно идти на подвиг, отдавать жизнь. Ибо в слове Родина вмещается все – и свой народ, и свой бытовой уклад жизни, и своя природа, и свой социальный строй. И все это оказывается достойно жертвенной любви.
Тут следует разъяснить одно мнимое противоречие: если выше человеческой личности у Бога ничего нет, то как объяснить жертву ради общества, которое является меньшей ценностью? Во-первых, почему меньшей? Ведь понятие общества включает своих членов, т.е. людей, личностей, причем во множественном числе. И в соборном обществе все они являются ближними. А сказано Господом: «нет больше той любви, как если кто положит душу свою за друзей своих» (Ин.15,13). И, во-вторых, Господу угодно не просто существование души, а ее спасение в вечности. Но именно подобной жертвой и осуществляется реализация личности, достигается спасение. Поэтому жертва (в том числе – жизнью) ради общества является в высшей степени жертвой христианской любви.
Любовь к обществу в особенности выражается в защите Отечества. Это всецело любовь общественная – ее нельзя свести к любви двух личностей. Воины защищают Родину, Отечество, т.е. все общество, а не каких-то конкретных людей. И Церковь всегда и во все времена благословляет и превозносит их подвиг.
Но важно подчеркнуть, что и само общество любит. Любит прежде всего входящих в него людей. Иначе говоря, существуют формы социальной любви. Их несколько.
Прежде всего, защита Отечества, как и любая деятельность по обеспечению жизни общества, является не только любовью к целому обществу, но и наоборот – формой любви общества к людям. Таким образом, тут мы имеем яркий случай взаимной любви общества и его членов.
Другой формой любви является общественная благотворительность. Сюда относятся всевозможные некоммерческие фонды, Пенсионный фонд, социальные преференции, сестричества, социальная помощь государства и др. Да и столь обычные для советского человека бесплатные медицина и образование, бесплатное распределение квартир, путевок и пр. тоже были подобными формами общественной любви. Общественная благотворительность безусловно относится к сфере общества, которое осуществляет помощь своим членам. Развитием этой формы общественной любви является общая собственность. Именно так, когда все отдали всем всё, рассматривает коммунизм первохристианской иерусалимской общины св. Иоанн Златоуст.
Еще одной социальной формой любви, причем очень важной, является справедливость. Отметим, что справедливость может осуществляться только в обществе, пусть даже небольшом. Справедливость – это обязательно отношение к другим; справедливость по отношению к самому себе –понятие бессмысленное. И это именно любовь. Ибо сказано Господом: «любить ближнего, как самого себя, есть больше всех всесожжений и жертв» (Мк.12,33). Но эта же формула одновременно есть формула справедливости, суть которой в признании заслуг окружающих в той же мере, как и своих собственных заслуг. Поэтому справедливость являет нам форму общественной любви, причем форму очень высокую, до которой практически ни одно общество в истории не смогло в полной мере дотянуться. И понятно почему – справедливость возможна только в условиях общественной собственности. Частная собственность в основании своем несправедлива. Это особенно ясно выражено в евангельской притче о неверном управителе. Впрочем, виртуозную технику обворовывания с помощью частной собственности понимали и осуждали многие честные экономисты XIX-XX веков. К сожалению, основательная промывка мозгов у современного человека это понимание вымыло почти полностью.
Еще один момент, связанный со справедливостью. Зададимся вопросом: как может любить свой народ вождь, руководитель, монарх? Просто иметь приязнь к своим подданным недостаточно – люди от верховного руководителя ждут дел. Но всех осчастливить и облагодетельствовать он не может – его ресурсы ограничены. И поэтому лучшее, что он может сделать – это соблюдать справедливость, т.е. судить справедливо и справедливо распределять создаваемые обществом блага. Так что выходит, что справедливость – это прежде всего «любовь царей» и вообще любовь начальствующих. Но поскольку именно цари в наибольшей степени олицетворяют все общество, то и справедливость является формой любви, имеющей социальный характер.
Заметим, что зачастую многие виды общественной благотворительности рассматривают как выражение справедливости. Например, пенсии: очень часто они выплачиваются из отчислений с прошлой зарплаты пенсионера, т.е сохраняется принцип «получил столько, сколько заработал». Что ж, не будем спорить, поскольку и общественная благотворительность и справедливость являются видами социальной любви, и к какому виду относить пенсию – не так важно.
Но справедливость – отнюдь не христианский социальный идеал. Есть более высокая форма социальной любви. Это братство. Братство – форма соборности, которая характеризуется тесными, доверительными отношениями и равенством членов такого общества. Тут уже законы справедливости преодолеваются, и больше получает тот, кто в данный момент больше нуждается. Именно братство было организовано апостолами в первохристианской Иерусалимской общине. Именно братство было реализовано в уникальной общине XIX-XX веков – Крестовоздвиженском Трудовом Братстве, созданном замечательным русским мыслителем Николаем Николаевичем Неплюевым [1,2].
Братство – это уже очень близко к подлинно соборному обществу. В масштабах большого общества оно недостижимо – в большом обществе нельзя освободиться от индивидуалистов и эгоистов, которые быстро губят все дело. Но в масштабах малого общества, общины братство возможно даже в наш век всеобщей апостасии. Отметим, что братство тем более невозможно осуществить вне общей собственности.

Некоторые обобщения



Укажем в тезисной форме на основные характерные особенности нашего подхода к христианской социологии.

1. Утверждается примат духовно-нравственной оценки общества. Соответственно, вводится духовно-нравственная ось, на которой находят свое место все социальные явления
2. Основным критерием оценки общества является его способность помочь своим членам в спасении в вечности (сотериологический критерий).
3. Однако постоянно следует иметь в виду, что общество живет в условиях падшести этого мира, и потому его социальные институты впитывают грешность создавших их людей, а затем в свою очередь воздействуют на вновь вступившие в жизнь поколения.
4. Поэтому признается, что единственного (п.2) критерия для оценки общества недостаточно. Необходим дополнительный критерий выживания: устойчивость общества в условиях конкурентной борьбы государств.
5. Социальный строй общества выражает его существенные структурные особенности и потому является важнейшей характеристикой общества; каждый социальный строй имеет свою оценку на духовно-нравственной шкале.
6. Необходимость существования человека в общественной среде заложена в человека Богом. Строительство же конкретного общества осуществляется людьми (под контролем Бога).
7. Общество как целое (особенно с сильными связями) может рассматриваться как аналог организма, а также как аналог личности, имеющей свою духовно-нравственную жизнь.
8. Поэтому рассмотрение общественных явлений должно производиться на двух уровнях: уровне жизни членов общества и уровне рассмотрения обществ как целых образований. При этом для второго уровня допустимо в определенных пределах использование таких христианских понятий как свобода воли, грех, искупление, наказание, любовь.
9. Взгляд на общества как собирательные целые позволяет рассматривать их как ценности, которые можно и нужно любить жертвенной христианской любовью, служить обществу и отдавать за него жизнь.
10. Но можно говорить и о социальной любви общества к людям. Она может иметь разные формы, и соответственно – разную духовно-нравственную оценку. Среди таких форм выделим таки, как общественная благотворительность, справедливость и (более высокая форма) братство.

Эти тезисы применимы к обществам с разным социальным строем. Будет поучительно рассмотреть их приложение на примере социального строя, который мы называем «православным социализмом».
Но об этом в следующей статье.

Литература

1. Н.Н.Неплюев. Трудовые братства. Могут ли долее обходиться без них церковь и христианское государство и как их осуществить. Лейпциг, 1893 г., –.24 с.
2. Н.Неплюев. Жизненное значение трудовых братств: церковное, государственное и общественное. Беседа для друзей и врагов. Спб., 1905. – 26 с.


18.03.15


http://chri-soc.narod.ru/vidi_socialnoy_lubvi.htm

 Отправлено: 10.05.15 11:28. Заголовок: Владимир Сергеевич С..

Владимир Сергеевич Соловьев. Искание социальной правды

Христианский социализм в творчестве Сергея Николаевича Булгакова

Николай Александрович Бердяев

 Отправлено: 29.06.15 13:18. Заголовок: Вячеслав Макарцев ..

Вячеслав Макарцев

Лицемерная закваска

Христос предупреждает христиан: «Смотрите, берегитесь закваски фарисейской и закваски Иродовой» (Мар.8:15). В другом месте Он упоминает вместо иродиан саддукеев, из чего можно сделать вывод, что «закваска Иродова» и «закваска саддукейская» – это, по существу, одно и то же. Говоря «беречься закваски», как говорит Евангелие, Господь имел в виду «беречься не закваски хлебной, но учения фарисейского и саддукейского» (Матф.16:12). В другом месте Христос прямо говорит, чего нужно опасаться в этой закваске: «...Берегитесь закваски фарисейской, которая есть лицемерие» (Лук.12:1). И хотя в последнем случае Он говорит о фарисейской закваске, нет сомнения в том, что и саддукейской закваске, или закваске Иродовой, присуща та же самая черта. Призыв войти в Царство Божие – это, как представляется, призыв к социальному действию, к социальному преображению на фундаменте любви к Богу и к ближнему. Именно такого рода действие и было осуществлено в Новорожденной Церкви: «Все же верующие были вместе и имели все общее. И продавали имения и всякую собственность, и разделяли всем, смотря по нужде каждого» (Деян.2:44,45); «У множества же уверовавших было одно сердце и одна душа; и никто ничего из имения своего не называл своим, но все у них было общее» (Деян.4:32). То есть речь идет о христианском коммунизме. К этому благодатному обществу людей призывает Бог. Это и есть вход в Царство Небесное, который закрывали книжники и фарисеи: «Горе вам, книжники и фарисеи, лицемеры, что затворяете Царство Небесное человекам, ибо сами не входите и хотящих войти не допускаете» (Матф.23:13). Отрицание необходимости социального преображения и составляло суть учения фарисеев и саддукеев (иродиан).
Этот вход в Царство Небесное сегодня находится в православном социализме (православном коммунизме). Кто выступает против православного социализма? Это известно: модернисты и антимодернисты.
Модернисты и антимодернисты – это «два сапога – пара»: они едины в ненависти к тому строю, который может быть альтернативой либерализму. Правда, антимодернисты возражают, что они, де, не любят и либерализм, но, поскольку, мол, либерализм «медленнее убивает», выбирают его. Модернисты же не скрывают своей восторженной любви к обществу «свободы и демократии».
Модернисты «бегут впереди паровоза», находя в «экономическом единстве» единство экуменическое. Модернисты выступают за «живую церковь», за «посиделки при свечах», за «песни под гитару», за «развитие критики и самокритики», некоторые и за то, чтобы провозгласить чуть ли ни догмой либерализм (впервые годы советской власти – марксизм-ленинизм). Модернизм пытается увести христианство от того, что было установлено в Новорожденной Церкви, в сторону «социальной санитарии» в духе католического «Каритаса».
Антимодернисты же, в пику «левому сапогу», пытаются «зарыть талант (социального совершенствования – В.М.) в землю», «обернуться назад», возродить систему, порождающую «чаепитие в Мытищах». Антимодернисты выставляют себя единственными хранителями веры и благочестия. Они, как пауки, сплели себе паутины на многих православных сайтах и жаждут крови «нечестивых», в разряд которых зачисляют по своему усмотрению. У антимодернистов в ходу ярлык «еретик» для тех, чье мнение противоречит некоторым положениям их стихийно складывающегося «православного Талмуда». Антимодернизм не менее опасен, чем модернизм, так как борется с духом Православия, пытаясь заковать его в схоластические оковы, следуя букве, устанавливая собственное предание.
Все это узнаваемо. Были две секты во времена Первого Пришествия Христа: саддукеи (иродиане) и фарисеи. Фарисеи – это аналог современных антимодернистов. Иродиане (саддукеи) по духу – те же самые модернисты, превозносившие до небес «свободу и демократию» языческой Римской империи, сходной по нутру с нынешним Западом.
Что такое православный социализм с точки зрения Писания? Это попытка создать такой строй, в котором Христос не имел бы проблем в социальном плане, чтобы не услышать Его слов: «...Идите от Меня, проклятые, в огонь вечный, уготованный диаволу и ангелам его: ибо алкал Я, и вы не дали Мне есть; жаждал, и вы не напоили Меня; был странником, и не приняли Меня; был наг, и не одели Меня; болен и в темнице, и не посетили Меня. Тогда и они скажут Ему в ответ: Господи! когда мы видели Тебя алчущим, или жаждущим, или странником, или нагим, или больным, или в темнице, и не послужили Тебе? Тогда скажет им в ответ: истинно говорю вам: так как вы не сделали этого одному из сих меньших, то не сделали Мне» (Матф.25:41-45). Современные фарисеи и иродиане утверждают, что у Христа нет никакой социальной программы, никакого социального идеала. Но вот эти слова – «так как вы не сделали этого одному из сих меньших, то не сделали Мне» и есть этот идеал, и есть социальная программа.
Из этого текста совершенно очевидно, что Христос призывает относиться к обездоленным в социальном плане, как к Нему Самому. Здесь недопустимо лукавство: неужели мы, видя перед собою Христа, ограничимся лишь обыкновенной милостынею, не пытаясь изменить социальный строй, хотя бы христианского общества, таким образом, чтобы Христос не испытывал бед, вызванных общественным неустройством?
Современные фарисеи выступают резко против этого, вот характерный ответ одного из них: «Создадим рай Христу? Зачем же тогда Христос со своим раем? Два рая не нужны. А нужен ли тогда такой системке сам Христос? – нет! Поэтому мировой опыт знает лишь примеры попыток построения атеистического социализма». К антимодернистам присоединяются и модернисты: «Земного рая не может и не должно быть». Так «два сапога» возражают св. Иоанну Златоусту, который, призывая пойти по пути Новорожденной Церкви, вопрошает: «Не сделали бы мы землю небом?»[ii]
Здесь у модернистов и антимодернистов единство в отвержении альтернативы либерализму. Они не желают замечать следующее. Во-первых, исходя из вышеприведенных слов Писания, Христос Сам призывает к тому, чтобы Ему послужили через социальное действие. Во-вторых, опять-таки, по слову Христа: «...Не придет Царствие Божие приметным образом, и не скажут: вот, оно здесь, или: вот, там. Ибо вот, Царствие Божие внутрь вас есть» (Лук.17:20,21). Через стремление к святости и совершенствование в любви к Богу и ближнему, находящим свое выражение в социальном творчестве, неприметным образом приходит Царствие Божие.
Напротив, современные фарисеи убеждены, что Царствие Божие приходит сразу и приметным образом: «вот, там» – за всеобщим воскресением. Их «системке» не нужен неприметный приход Царствия Божия, они удовлетворены «медленным убиванием». Они даже не замечают того, насколько грубыми, если не сказать больше, являются рассуждения в стиле «зачем же тогда Христос со своим раем?»
Если бы модернисты и антимодернисты утверждали, что невозможно «сделать землю небом» на «старой земле» – это можно было понять. Но утверждение, что землю, с помощью Божией, вообще невозможно «сделать небом» в корне неверно: «...По обетованию Его, ожидаем нового неба и новой земли, на которых обитает правда» (2Пет.3:13). Отсюда вовсе не следует то, что нельзя стремиться к осуществлению правды и на «старой земле».
Неверным является и то, что «мировой опыт знает лишь примеры попыток построения атеистического социализма». И социальное устройство Новорожденной Церкви, когда «у множества... уверовавших было одно сердце и одна душа; и никто ничего из имения своего не называл своим, но все у них было общее» (Деян.4:32), и устройство общежительных монастырей – все это и есть самый настоящий опыт построения христианского социалистического общества. Это с точки зрения воинствующего атеизма он (этот опыт) таковым не является. Но это проблема их материалистической «системки».
Нужно оставить лицемерие и лукавство: Царствие Божие начинается с помощи Христу, которая не может ограничиваться обычной милостынею. К этому призывают и Основы Социальной Концепции Русской Православной Церкви: «Недопустимо манихейское гнушение жизнью окружающего мира. Участие христианина в ней должно основываться на понимании того, что мир, социум, государство являются объектом любви Божией, ибо предназначены к преображению и очищению на началах богозаповеданной любви. Христианин должен видеть мир и общество в свете его конечного предназначения, в эсхатологическом свете Царства Божия».
Современные фарисеи, сторонники возрождения мира с «чаепитием в Мытищах», возражая, приводят слова из тех же Основ: «Церковь признает существование многообразных форм собственности. Государственная, общественная, корпоративная, частная и смешанные формы собственности в разных странах получили различное укоренение в ходе исторического развития. Церковь не отдает предпочтения ни одной из этих форм. При каждой из них возможны как греховные явления — хищение, стяжательство, несправедливое распределение плодов труда, так и достойное, нравственно оправданное использование материальных благ».
При этом антимодернисты старательно не замечают следующего положения Основ: «В истории христианства объединение имущества и отказ от личных собственнических устремлений были характерны для многих общин. Такой характер имущественных отношений способствовал укреплению духовного единства верующих и во многих случаях был экономически эффективным, примером чему могут служить православные монастыри. Однако отказ от частной собственности в первоапостольской общине (Деян. 4. 32), а позднее в общежительных монастырях носил исключительно добровольный характер и был связан с личным духовным выбором».
Мы видим, что, если отказ от частной собственности носит «исключительно добровольный характер и... связан с личным духовным выбором», он предпочтительнее, ибо способствует «укреплению духовного единства верующих».
И здесь же, в главе о собственности, Основы расставляют все точки над «i»: «По учению Церкви, люди получают все земные блага от Бога, Которому и принадлежит абсолютное право владения ими. Относительность права собственности для человека Спаситель многократно показывает в притчах: это или виноградник, данный в пользование (Мк. 12. 1-9), или таланты, распределенные между людьми (Мф. 25. 14-30), или имение, отданное во временное управление (Лк. 16. 1-13). Выражая присущую Церкви мысль о том, что абсолютным собственником всего является Бог, святитель Василий Великий спрашивает: «Скажи же мне, что у тебя собственного? Откуда ты взял и принес в жизнь?» Греховное отношение к собственности, проявляющееся в забвении или сознательном отвержении этого духовного принципа, порождает разделение и отчуждение между людьми», – предупреждают Основы.
Таким образом, Церковь, согласно церковному учению, не отдает предпочтения никакой форме собственности потому, что собственником всего является Бог. Соответственно, разговор идет даже не об общественной собственности, а о собственности Божией: именно таковая и имела место быть в Новорожденной Церкви. Именно здесь разрешается кажущееся противоречие (каюсь, когда-то считал его действительным) между тем, что «церковь не отдает предпочтение» и «такой характер имущественных отношений способствовал укреплению духовного единства верующих»: собственность Божия – это не одно и то же, что собственность общественная. Собственность общественная в атеистическом государстве – это собственность тоже в какой-то степени приватизированная, поскольку в любом случае «абсолютным собственником всего является Бог». Собственность Божия – это собственность тела Христа, то есть Церкви. И такой собственности Церковь не может не отдать предпочтение, ибо она выходит за рамки тех форм собственности, что ныне существуют в гражданском обществе.
В Новорожденной Церкви общность имущества, вне всякого сомнения, базировалась именно на этом фундаменте: «абсолютным собственником всего является Бог». Почему же такого рода устроение не было сохранено в Церкви и в дальнейшем? Ответ, думается, очевиден: домостроительство Божие предусматривало спасение язычников, вхождение их в Церковь. И для язычников планка совершенства, в том числе социального, была значительно снижена: «Ибо угодно Святому Духу и нам не возлагать на вас никакого бремени более, кроме сего необходимого: воздерживаться от идоложертвенного и крови, и удавленины, и блуда, и не делать другим того, чего себе не хотите. Соблюдая сие, хорошо сделаете. Будьте здравы» (Деян.15:28,29).
Этот вопрос рассматривается у св. Иоанна Кассиана Римлянина в восемнадцатом собеседовании его книги «Писания»: «Итак, род жизни киновитян получил начало со времени апостольской проповеди. Ибо таким было всё множество верующих в Иерусалиме, которое в Деяниях Апостольских описывается так: у множества уверовавших было одно сердце и одна душа; и никто ничего из имения своего не называл своим, но всё у них было общее. Не было между ними никого нуждающегося; ибо все, которые владели землями или домами, продавали их, приносили цену проданного и полагали к ногам апостолов; и каждому давалось, в чём кто имел нужду (Деян. 4, 32, 34, 35). Такова была тогда вся Церковь, каких ныне с трудом, весьма мало можно найти в киновиях. Но когда после смерти апостолов начало охладевать общество верующих, особенно те, которые из иноплеменников и разных народов присоединились к вере Христовой, от коих апостолы, по их невежеству в вере и застарелым обычаям языческим, ничего больше не требовали, как только воздерживаться от идоложертвенного и крови, блуда, удавленины (Деян. 15, 29); и когда свобода, предоставленная язычникам по причине слабости их веры, начала мало-помалу ослаблять совершенство и церкви Иерусалимской, и при ежедневном возрастании числа из туземцев и пришельцев горячность первой веры стала охладевать; то не только обращавшиеся к вере Христовой, но и предстоятели церкви уклонились от прежней строгости. Ибо некоторые, позволенное язычникам считая позволительным себе и для себя, думали, что они не потерпят никакого вреда, если при имуществе и богатстве своём будут содержать веру и исповедание Христа. А те, у которых ещё была горячность апостольская, помня о прежнем совершенстве, удаляясь из своих городов и общения с теми, которые считали позволительным для себя и для Церкви Божией распущенную жизнь, стали пребывать в местах подгородных и уединённых, и что было установлено апостолами вообще для всей Церкви, в том начали упражняться всякий сам по себе».
Это свидетельство св. Иоанна Кассиана Римлянина очень важно, ибо показывает: 1) в начале «такова была вся Церковь»; 2) ослабевать жизнь «общением имений» стала потом, когда «некоторые, позволенное язычникам считая позволительным себе и для себя, думали, что они не потерпят никакого вреда, если при имуществе и богатстве своём будут содержать веру и исповедание Христа». Мы видим, что некиновийское отношение к собственности внутри Церкви берет начало от икономии по отношению к братии из язычников.
Посмотрите, как прямо звучит в книге Иоанна Кассиана Римлянина: «было установлено апостолами вообще для всей Церкви». Таким образом, в то время у святых не было сомнений в том, что «общение имений» «было установлено Апостолами вообще для всей Церкви». Это учение святоотеческое, поскольку оно укладывается в то, что «абсолютным собственником всего является Бог».
Довольно часто модернисты и антимодернисты, стараясь уловить в слове сторонников православного социализма, задают вопрос: «Был ли Авраам богатым имущественно или не был? ДА или НЕТ?» Мы ответим на этот вопрос, но прежде ответьте вот на какой: собственником богатства Авраама был Бог? ДА или НЕТ?
Этот вопрос прямо относится к тому, кому принадлежит богатство верующего во Христа человека: Христу Богу нашему или нам, грешным. Если нам, то мы будем служить богатству, если Богу, то будем стремиться быть верными управителями. Господь предупреждает: «Никто не может служить двум господам: ибо или одного будет ненавидеть, а другого любить; или одному станет усердствовать, а о другом нерадеть. Не можете служить Богу и маммоне (Матф.6:24)».
Христос обличает: «...Горе вам, богатые! ибо вы уже получили свое утешение» (Лук.6:24). Совершенно очевидно, что не об Аврааме здесь говорит Христос, но о тех, кто приватизировал то, что принадлежит Богу, кто отказался быть верным управителем.
Кто есть Авраам? Вот слова Христа о людях, подобных Аврааму: «верный и благоразумный раб, которого господин его поставил над слугами своими, чтобы давать им пищу во время» (Матф.24:45). Более того, Авраам есть родоначальник множества народов, в том числе Израиля, и богатство, управителем которого он был, есть питательная среда для рождения этих народов.
Авраам есть верный управитель Божьего богатства. Если обыкновенный управитель не часто решается присвоить богатство господина, которому он служит, то, что говорить о таком человеке, как Авраам? Почему фарисеи и саддукеи смеялись над Господом, когда он сказал им «не можете служить Богу и маммоне»? Ответ, как представляется, очевиден: они помнили из Торы, что «был Авраам очень богат скотом, и серебром, и золотом» (Быт.13:2), а посему, мол, всякий богатый – это «новый Авраам». А тут приходит Господь и говорит им, что богатый человек должен быть «управителем имения», поскольку «абсолютным собственником всего является Бог».
Здесь-то и проходит грань между богатством мирским и богатством праведника: праведник не ставит под сомнение то, что он является всего лишь управителем собственности Бога. Очень отчетливо это мы видим на примере праведного многострадального Иова: «Отказывал ли я нуждающимся в их просьбе и томил ли глаза вдовы? Один ли я съедал кусок мой, и не ел ли от него и сирота? Ибо с детства он рос со мною, как с отцом, и от чрева матери моей я руководил [вдову]. Если я видел кого погибавшим без одежды и бедного без покрова, – не благословляли ли меня чресла его, и не был ли он согрет шерстью овец моих? Если я поднимал руку мою на сироту, когда видел помощь себе у ворот, то пусть плечо мое отпадет от спины, и рука моя пусть отломится от локтя, ибо страшно для меня наказание от Бога: пред величием Его не устоял бы я. Полагал ли я в золоте опору мою и говорил ли сокровищу: ты – надежда моя? Радовался ли я, что богатство мое было велико, и что рука моя приобрела много? Смотря на солнце, как оно сияет, и на луну, как она величественно шествует, прельстился ли я в тайне сердца моего, и целовали ли уста мои руку мою? Это также было бы преступление, подлежащее суду, потому что я отрекся бы [тогда] от Бога Всевышнего» (Иов.31:16-28).
В этих строках речи Иова мы видим: он действительно считал себя верным управителем и полагал отречением от Бога находить опору и радость в богатстве, приватизировав его. Разве это не есть самая настоящая социальная программа? Но Новый Завет добавляет к этой социальной программе то, что нуждающийся не просто страждущий человек, а Сам Христос. И явным лицемерием является требование каких-то дополнительных свидетельств того, что Господь призывает к социальному совершенствованию.
В Новорожденной Церкви, которая была одно тело с Христом, и Главой которой был Христос, «все было общее». И это естественно. Раз Церковь находится в Брачном Союзе с Христом, то все, принадлежащее христианам, окончательно становится собственностью Главы Церкви, то есть Христа. Христос, как Жених, как Глава Брачного Союза, естественно, заинтересован в том, чтобы ни одна «клеточка» тела не была ущемлена каким-то образом, чтобы никто ни в чем не имел нужды. И это осуществлялось в Новорожденной Церкви не отказом от собственности, не отвержением ее, а передачей своего имущества в собственность Христа – Бога нашего. А уж Христос через Утешителя посредством диаконов распределял ее таким образом, чтобы имущественное неравенство и нужда ушли из Церкви. Внешне собственность выглядела как общественная, но на самом-то деле она непосредственно становилась божеской, то есть собственностью Христа, Бога.
До каких пор христианин из язычников может себе позволить «заповеданное язычникам»? Когда он становится «истинным иудеем», когда требования к нему возрастают? Очевидно, что это решает или сам человек или церковь, образованная из язычников, выносит соборное определение по этому вопросу. Конечно, лицемерная закваска может значительно затруднить переход из состояния язычества во «славу людей Твоих Израиля».
Здесь нужно, как представляется, иметь в виду следующее. В упомянутом восемнадцатом собеседовании из «Писаний» св. Иоанна Кассиана Римлянина отношение к установлению Новорожденной Церкви относительно «общения имений» определяет человека либо к спасению, либо к погибели: «Смотрите, какое различие между ними (то есть киновитянами и сарабаитами). Те, нисколько не думая о завтрашнем, с благодарностью приносят Богу плоды своих трудов; а эти, не только на завтра, но и на многие годы вперёд простирая заботы без веры, считают Бога лживым или неимущим, как будто он обещанного ежедневного пропитания и одежды доставить им не может или не хочет. Те стараются жить в несостоятельности и нищете, а эти – приобрести полное обилие всех благ. Те ревностно стараются в ежедневных работах сделать ещё сверх назначенного урока, чтобы из того, что будет превышать потребность монастыря, по распоряжению аввы отдавать в темницы, или странноприимницы, или больницы, или нуждающимся; а эти стараются о том, чтобы то, что превышает ежедневное пропитание, употреблять на роскошные удовольствия или, по крайней мере, сберегать по сребролюбию. Наконец, если, положим, что они собранное не с лучшим намерением могли бы употребить лучше, то и это не равнялось бы с заслугою и совершенством киновитян. Ибо последние, принося монастырю столько доходов и ежедневно отдавая их, живут в таком смирении и подчинении, что отказываются от власти распоряжаться как собою, так и приобретённым собственными трудами, постоянно возобновляя горячность первого самоотвержения, когда ежедневно лишают себя своих трудов. А сарабаиты, превозносясь тем, что подают кое-что бедным, ежедневно стремятся к погибели. Тех терпение и строгость, по которой они так благочестиво пребывают в принятом однажды звании, что никогда не исполняют своей воли, – ежедневно делают распявшимися этому миру и живыми мучениками; а этих холодность воли живыми низвергает в ад. Итак, эти два рода монахов в этой области соперничают между собою почти равной численностью».
Неверно думать, что это относится лишь к монахам. Монашество, насколько мы можем понять из этого собеседования, и появилось как реакция на то, что «позволенное язычникам» непозволительно долго удерживалось в Церкви. Монашество – это призыв к совершенствованию, к выходу из состояния язычества. И первым шагом, как мы видим, является стремление соблюсти то, «что было установлено апостолами вообще для всей Церкви». И это понятно, поскольку лишь следуя этим путем можно накормить, одеть, вылечить Христа, предоставить Ему кров и поддержку – все то, что вытаскивает человека из социальной пропасти. Но здесь, повторим, речь идет не просто о человеке, но о Христе.
Понятно и то, почему именно вопрос социальной ответственности будет определяющим на Страшном Суде: «абсолютным собственником всего является Бог», и, раз Сам Христос истинный Бог наш требует относиться к людям, находящимся в нужде, как к Нему Самому, божеская собственность должна быть источником социального совершенствования. А это возможно лишь тогда, когда человек становится «верным управителем» и видит Церковь как большую киновию. Новорожденная Церковь явила такое совершенное в социальном плане общество, члены которого исполнили все то, о чем ответ будет требовать на Суде Христос: «Не было между ними никого нуждающегося; ибо все, которые владели землями или домами, продавая их, приносили цену проданного и полагали к ногам Апостолов; и каждому давалось, в чем кто имел нужду» (Деян.4:34,35).

28.06.15


http://chri-soc.narod.ru/mak_licemernaya_zakvaska.htm

 Отправлено: 08.08.15 09:01. Заголовок: Николай Сомин По пов..

Николай Сомин

По поводу полемики на РНЛ о христианском социализме

I. Православный социализм и симфония властей

Число сторонников православного социализма растет. И среди них не только миряне – появляются и священники, благосклонно смотрящие на православный социализм. Люди начинают понимать, что православный социализм – реальность, общественное устроение, опирающееся на глубинные основания русского мира.
Впрочем, активность стали проявлять и противники православного социализма. Они тоже почувствовали, что православный социализм вполне может осуществиться, а они ужасно этого не хотят. Для них лучше национальная и социальная катастрофа, к которой мы приближаемся, чем такой ужас как православный социализм. Так, один из оппонентов (Серей Швецов)видит его главную ошибку в смешении государства и Церкви. Мол, Церковь – институт сугубо добровольный, государство же – нет – в нем приходится жить и лояльным гражданам и диссидентам. Другой оппонент (А. Карпов) близкую мысль выразил так: «активисты православного социализма неизбежно попадают в позицию, на которой ранее находились отцы Церкви. Это может быть решено двояко: либо через внесение светского элемента во внутрицерковную жизнь, либо через сакрализацию собственной деятельности. И то и другое по своей сути - повреждение Православия» ( http://ruskline.ru/special_opinion/2015/07/himera_pravoslavnogo_socializma/ ).
Вот как оказывается – повреждение Православия! Выясняется, что теория симфонии властей, которой жил и Второй Рим и Третий Рим – это нечто нехорошее, вредное искажение, от которого надо отказаться. Византийские Отцы Церкви, оказывается, – троечники. И вообще, ренегаты: они служение одному Богу стали заменять служением государству. А уж наша русская Церковь! Сколько сарказма было вылито на нее в XIX в, – она, де, превратилась прямо в «министерство исповедания». Разумеется, явно отрицать симфонию властей оппоненты не решаются – она давно стала одним из краеугольных камней православия. Но вот понимают ли они, что нападая на православный социализм они критикуют симфонию. Как говорится, целились в православный социализм, а попали в симфонию.
Только вот церковная история пошла иначе, чем хотели бы мои оппоненты. Перед Церковью в IV веке император Константин предложил альтернативу: принять симфонию и заключить союз между Церковью и государством или остаться чисто религиозным харизматическим движением, не желающим мараться о реалии общественной жизни. И Церковь вполне определенно и сознательно выбрала первое. Позднее симфония была закреплена 6-ой новеллой св. имп. Юстиниана.
Так почему же Церковь выбрала путь симфонии? Для этого имелись очень веские основания. Дело в том, что многие считают, что у Церкви лишь одна задача – забрасывать души на небо. Но господь, создавая Церковь как передовой отряд против сатаны, считал немного иначе: Церковь должна воевать на всех фронтах. Ибо весь мир – Божий. Пока он узурпирован сатаной, но должен быть освобожден. Конечно – главное поле битвы, как формулировал великий Достоевский, «сердца людей». Но нельзя воевать только на одном фронте, одним родом войск. Наступление должно вестись везде – иначе оно потеряет в эффективности. А следующий по важности круг, где ведется сражение – социум, общество. Почему? Да потому, что общество состоит из душ человеческих. Социум – это тот же человек, только рассматриваемый со стороны межличностных взаимодействий. И Церковь, понимая свою ответственность перед Богом, вступила на этот путь тяжелого служения.
Правда, с веками идея социально-государственного служения Церкви стала забываться. Государство постепенно вытесняло Церковь с социального поля. Причем первые признаки этого появились уже в 6-ой новелле – Церкви предлагалось только молиться за власть; а уж она – в доску православная – решит все социальные проблемы. В России в XIX в. дошло до того, что Церковь сама соглашалась ограничить свою государственную деятельность, становясь и в самом деле чем-то напоминающим «министерство исповеданий», замкнувшись почти исключительно на внутрицерковных проблемах. Но сама идея активной социальной деятельности Церкви не пропала. В «Основах социальной концепции РПЦ», принятых в 2000 г. указывается: ««Ее (Церкви – Н.С.) целью является не только спасение людей в этом мире, но также спасение и восстановление самого мира» (Основы социальной концепции Русской Православной Церкви. М.: 2000. – С 4.)
Но вот удивительно: обычно такие послушные наши православные фактически игнорируют этот документ – мол, много у нас чего пишут, да не всему можно следовать. А ведь это один из самых значительных документов нашей Церкви в XX-XXI веках.
Симфония – замечательный плод церковного гения. Это великое византийское изобретение. Именно симфония позволила Византии стать великой Христианской Империей несмотря на постоянную вражескую агрессию. Суть симфонии – в сотрудничестве важнейших, но разнородных сфер общественной жизни – религиозной и светской. Цель симфонии – осуществление любви к ближнему в масштабах государства. Именно симфония позволила Византии употребить материальные силы на духовную войну со злом и получить у Бога статус удерживающего.
А после эта роль была передана России. Именно благодаря нашей русской «симфонии» Россия стлала великой Державой. Вообще должен заметить, что симфония для русского человека – вещь очень простая. У нас есть две настоящие ценности: Православие и Россия. И ни одной ради другой мы жертвовать не имеем права. Мы должны сохранить их обе, как бы ни складывались обстоятельства. Ибо потеря одной ценности сразу повлечет потерю другой.
Безусловно, в осуществлении симфонии исключительную роль играл император. Будучи главой и государства и Церкви, он скреплял обе половины, готовые разделиться и жить по своим законам. Именно фигура императора обеспечивала столь высокую эффективность института симфонии властей.
Другой аспект проблемы – карьеристы, те, кто ради конъюнктуры, выгоды пойдут в «симфоническую» Церковь. Да, после того, как Церковь вошла в симфонию с государством, численно она увеличилась, но качественно ослабела. Об этом пишет огромное количество авторов, и наших, и западных. И, собственно, ничего удивительного нет. Люди – существа падшие. Но спросим? Разве в результате стало меньше подлинных христиан? А я вот уверен, что все равно стало больше. Ибо мощная церковная традиция, воспитание в вере имеют огромное значение. Посмотрите на глубокую веру русских крестьян. Спросите об этом нынешних православных родителей – как они завоют, если детям нельзя будет говорить о вере до 19 лет (-как на Западе – иначе это будет насилие над их религиозным свободным выбором). И Вам все будет понятно.
Симфония сыграла (и еще сыграет) огромное значение для удержания мира от впадения в пучину зла. Но сейчас уже необходимо сделать следующий шаг. Ибо ныне, из-за тотального распространения греха сребролюбия, он приобрел такую силу, что правит миром, восседая вместо Бога и угрожает разрушению, расчеловечиванию всего человечества. Поэтому необходимо поставить ему заслон. Это и есть православный социализм. Надо понимать, что православный социализм – религиозно-социологический проект; В этом смысле он аналогичен таким социально-религиозным концепциям, как симфония властей и «Москва – Третий Рим». Она находится на стыке социологии, политологии, богословия и истории. Там, где Церковь соприкасается с миром. Отметим, что с культурологической же точки зрения православный социализм как раз удивительно традиционен. Он соединяет в себе и актуализирует глубинные архетипы русского сознания: Бог, церковь, спасение, труд, справедливость, христианская любовь. Об этом – А..Е. Молотков: «Социализм как традиция» (http://goo.gl/HZtPm2 ).
Главное то, что православный социализм – тоже форма симфонии, только в которой государство и общество ближе к христианству, чем в традиционной симфони. Ибо нужна не симфония, а больше – социальный «триумфират». Это аналогично известной уваровской формуле «Православие, самодержавие, народность». Только вместо неопределенной «народности» появляется более четкий по форме социализм.
.

II. О хилиазме и православном социализме

Во второй части выскажусь о вопросе, который привлек внимание спорящие стороны. Опубликованная на РНЛ статья А.Буздалова «Что такое православный социализм?» ( http://ruskline.ru/special_opinion/2015/07/chto_takoe_pravoslavnyj_socializm/ ) вся основана на тезисе, что православный социализм есть разновидность хилиазма. В тексте постоянно мелькают ярлыки «постмилленаризм (или постмиллеанизм)», «умеренный хилиазм (милленаризм)». Причем любопытно, что оппонент ссылается при этом на мою давнюю работу «Диалоги о христианском социализме», где, разумеется, подобных формулировок нет. Но есть другое – фраза (и автор ее в сноске приводит): «Нет никаких причин считать, что хилиазм был соборно осужден». И далее в «Диалоге 1» аргументируется, почему это так (я не буду повторяться, а даю ссылку: http://www.chri-soc.narod.ru/dialog_1.htm . Весь первый Диалог и приведен именно для того, чтобы показать, что попытки дискредитировать православный социализм, привязав его к хилиазму, безнадежны. Ибо хилиазм (я разумею, хилиазм святоотеческий, хилиазм св. Иринея Лионского) не ересь, а является частным богословским мнением. Дело в том, что хилиазм – это тайна, которую пока Господь не раскрыл Своей Церкви, и потому тут допускаются различные мнения. Правда, слово «ересь» у моего оппонента не встречается – видимо, автор об этом обстоятельстве знает. И тем не менее, нападки на православный социализм строятся именно на этой почве. Но уже немного иначе: если напрямую обвинение в хилиазме не проходит, то вполне пройдет в виде ярлыков пострашнее: «постмилленаризм», «умеренный милленаризм», и пр.
Суть же обвинений всегда одна: православный социализм – суетное человеческое изобретение, воли Божией на него нет (для автора это очевидно), а потому это сектантство, стремление титаническими усилиями побороть Бога. Когда же начинаешь приводить пример Иерусалимской общины, которая согласно тексту Писания является и волей Божией (которую и выполняли апостолы) и идеалом, который завещан человечеству от Бога на все века, то от него мой оппонент отмахивается: мол, это сектантская логика – тогда было дано много благодати, а вот теперь мало... И вопрос: «а что же хотел Иерусалимской общиной сказать Христос?» замалчивается.
А вот любопытная фраза: «Такой «творческий» подход принципиально отличает данную концепцию от подлинного церковного консерватизма, который никогда не заявит претензии на «развитие» самим Богом установленных на земле институтов». Тут, как говорится, пожалуйста поподробнее. Скажите, а нынешний либеральный капитализм Богом установлен? А предыдущий индустриальный капитализм? А феодализм? А социализм? А строй ацтеков? А строй на Моисеевом законе? Неужели все хороши? Если же нет, то на каком основании «подлинный церковный консерватизм» делает выбор? Он что – безошибочно отличает, что Бог приемлет, а что нет? И хотелось бы конкретно узнать, какие именно социальные формы автор считает богоданными.
Еще одна характерная цитата: «Суть этого лжеучения очень верно выразил в своем комментарии к статье Сомина культуролог Андрей Карпов: «Социализм - это деятельность по спасению других (не себя). На христианском языке это называется нерадением о собственном спасении. Спасать народ должна Церковь, а не социальная организация. Именно в силу отъема церковных функций социализм оказывается не просто экономическим укладом, а ложной духовностью»
Здесь два интересных момента. Во-первых «суть» православного социализма «очень верно» выражена по сути дела неверной мыслью. Конечно, формально все правильно: только тот, кто знает дорогу, может указать другим правильный путь. А иначе можно наломать дров. Но попробуй, пойми, спасся ты или нет. И потому на практике фраза «спаси себя сам» приобретает смысл: «помалкивай, мы тут, представители «подлинного церковного консерватизма» без вас разберемся». В результате желание личного спасения может привести к элементарному духовному эгоизму, просто дезертирству с социального поля боя. А «свято место пусто не бывает» – на место православной социологии приходят теории (и проекты), явно инспирированные темными силами.
Во-вторых, суть православного социализма в как раз в другой формуле: «социализм помогает Церкви спасать народ». Правда, заметим: Карпов говорит о социализме вообще. Но автор приведенную цитату рассматривает как характеристику именно православного социализма. Это позволяет мне усомниться, что автор хорошо разобрался в вопросе.
В действительности, православный социализм к хилиазму никакого отношения не имеет. Удалите все, что я писал относительно хилиазма – и концепция православного социализма ни на йоту не изменится. Просто автор называет хилиазмом любую попытку установить правду на земле. «Да будет воля Твоя яко на небеси и на земли» относится автором исключительно к последним временам. Причем особенный запрет на алкание правды относится к социальному строю: может быть и можно делать мелкие, локальные улучшения, но касаться социальной системы в целом нельзя – надо ждать Паруссии. Всякому ясно, что мировоззрение, которое строится по логике «если все умрут, то и лечиться не надо» никакого отношения к учению Христа не имеет. Именно поэтому автор так обрушивается на православный социализм – он преспокойно этот выдуманный запрет игнорирует.
Более того. Церковь всегда жила по совершенно другим правилам и исповедовала другое богословие – богословие любви к ближнему, рассматривая эту заповедь как равную заповеди любви к Богу. Свидетельство этому – симфония властей. Церковь, только выйдя из подполья, соединила свои усилия с государством ради спасения граждан, т.е. ради спасения многих. И как нарочно все делала не так, как хочет автор. Симфония была именно «социально-государственным проектом». Причем святые отцы IV-IV вв. не убоялись ни потери чистоты православия, ни грешного народа, который, несомненно кинется в Церковь, буде она станет государственной. Ах они бедняги – видимо, они тоже «устали ждать Паруссии»! и их конечно надо записать в «умеренные хилиасты». Только вот результаты их деятельности оказались на удивление замечательными: тысяча лет успешного существования в условиях непрерывной экспансии народов и с запада и востока. И важно отметить, что для Церкви (земной) это был шаг, который изменил ее, сделал более сильной в самом деле «достигшей необходимой зрелости».
Осуществление подобных религиозно-социальных проектов – задача для Церкви принципиальная. Ибо это реальная работа на социальном поприще по спасению человека. И в истории Церкви мы знаем и другие подобные проекты, например, «Москва-третий Рим» или знаменитая уваровская формула «Православие, самодержавие, народность». В последнем случае Церковь соединяет свои усилия не только с государством, но и, как модно ныне говорить, «гражданским обществом», т.е. с широкими слоями народа. И православный социализм находится в череде таких проектов. Ибо принципы участия в нем Церкви ничем не отличаются от, скажем, участия в симфонии. А именно: полная добровольность участия и активная, тесная вовлеченность, причем целью всегда является любовь к ближнему, стремление привлечь в Церковь как можно большее число людей ради их спасения.
Конечно, в Церкви много есть чего. Есть и такие, которые гнушаются взаимодействием с миром, считают, что участие в подобных проектах является недопустимым компромиссом (причем утвержают, что глаголят «подлинное православное учение». Но такие горе-ортодоксы должны понимать, что отрицая православный социализм они по логике вещей отрицают и симфонию, и уваровскую формулу и еще много исключительно полезных начинаний Церкви, в которых она взаимодействует с миром. Слава Богу таких меньшинство, и Чтобы убедиться в этом достаточно посмотреть на историю Православной Церкви как в Византии, так и в России. Ибо в огромном большинстве своих представителей Церковь никогда от участия в подобных проектах не отказывалась, а наоборот, старалась в них активно участвовать.
Разумеется, необходимо понимать, что подобны проекты, включая православный социализм, носят паллиативный характер, ни в коем случае не претендуя на ревизию окончательной победы Христа во Втором Пришествии. Но отсюда совершенно не следует, что их надо в принципе отвергать.
Так что богословие как раз ни в коем случае не против проектов подобных православному социализму. И поэтому обсуждать его надо иначе – как социальную теорию в контексте других форм социальности, от чего наш автор уклонился в самом начале своей статьи.
В заключение хочу поблагодарить активно участвующих в дискуссии проф. А. Казина за его ценное уточнение: «православный социализм не есть религиозная цель истории, а лишь наиболее подходящая социально-государственно-культурная форма выживания Святой Руси» («Открытое письмо культурологу Андрею Карпову по поводу православного социализма http://ruskline.ru/special_opinion/2015/08/otkrytoe_pismo_kulturologu_andreyu_karpovu_po_povodu_pravoslavnogo_socializma/ ) , а также поддержавших православный социализм многочисленных форумчан, которые высказали по этой теме массу глубоких и ценных мыслей.

05.08.15

http://www.chri-soc.narod.ru/polemika_na-RNL_o_christ-socializme.htm

 Отправлено: 08.12.15 20:07. Заголовок: http://www.youtube.c..

Александр Казин о безвозвратном уходе России от марксистско-ленинской идеологии, чуждости капиталистического мироустройства русской православной цивилизации, спекулятивном западном капитале и модели русского общества, живущего по принципам православного социализма.

 Отправлено: 27.12.15 19:05. Заголовок: Вершист пишет: О..

[quote]` Вершист пишет:
Общественная собственность на средства производства (как в СССР)
В СССР была "общенародная собственность", которая подразделялась на "государственную" и "колхозно-кооперативную". Каждый гражданин являлся акционером-совладельцем 22,4 млн км квадратных и всего, на них находящегося

 Отправлено: 27.12.15 19:15. Заголовок: Неомарксист пишет: ..

Неомарксист пишет:

цитата:

Христиане обвиняют коммунизм в богоборчестве,

Всё, приплыли. Просто сейчас повсюду у власти сатанисты - "богоборчество" в христианстве поощряется и угодно Богу, читаем Священное Писание. Сами ругатели коммунизма коммунистов практически хвалят, но поют они с чужого голоса, а мы не проверяем

 Отправлено: 27.12.15 21:13. Заголовок: Официальная Церковь ..

Официальная Церковь является частью политической системы капитализма, отсюда её неприятие всех либертарных религиозных и тем более секулярных доктрин. Я лично надежды связываю с низовой деятельностью самих верующих по организации религиозных и социалистических трудовых коммун, союзов, кооперативов, воплощающих в жизнь идеалы христианства. А политика и власть как показывает жизнь удел демоничных элит.